МирЭМ

В феврале озарились рассветы ликерно-золотистым цветом. Играли птичьими, звонкими запевами. Крякали дикие утки, делая перевал на полынье водоемов. Ленивые перисто-слоистые облака передвигались неохотно, уступая еле заметному дуновению ранней весны, угощая радужным настроением. Падал снежок, заметал, присыпал недавно убранные дороги.

Поредевшим утром собранная на учебу Арина подошла к матери:

– Мама, тут такое дело, просят заплатить за второй семестр. Я вечером не стала тебе говорить. Если нет денег, я брошу учиться и пойду работать! – отчаянными нотами проговорила она. Кожа молочная, в глазах чистый огонь, будоражащий к победе.

– Сколько дали времени? Скажи им что заплатим на днях. Тебе на следующий год дипломную работу писать, а ты бросать собралась! – не одобряла Маруся Аринкину необдуманную скорость перемен. «Сейчас перекантоваться, а там Сема в садик пойдет, она на работу устроится».

– Хм. Жаль, что Влад не моим был отцом, я бы бесплатно училась хотя бы, а так никакой пользы. Что жил, что нету! – раздраженно сказала Арина, злясь на покойника, покусывая свои девичьи медовые губы.

– Ариночка, ну что ты говоришь? – оборвала ее Маруська, с замороченным выражением.

– Где же ты найдешь денег? – бросила она на мать пытливый, вопросительно-озабоченный взгляд.

– Сдам серьги в ломбард, бабушкин подарок…, – потянулась Маруся к мочкам своих ушей.

76

Забрезжившее утро, в теплых миниатюрах, просвечивало неподвижный прозрачный воздух. Почерневший местами снег портила природные пейзажи серая слякоть. Избы бесцветные, сморщенные от старой отслоившегося слоя краски. Тусклые заборы, а за ними унылые, голые ветки разросшихся деревьев.

Женя приехал на побывку в родные пенаты, но друзья зазывали его в компанию. Пили пиво, жарили шашлыки, вспоминали школьные годы, рыбалку, приключения. Успев побывать в нескольких местах, он заскучал, пустая тоска точила безотрадное сердце, не преминув однажды зачеркнуть единственную любовь к чужой, но желанной женщине. Не спавший всю ночь, он плелся по поселку, подумывая прийти домой, выспаться и уехать, примыкая обратно к своему богемному режиссерскому обществу.

Неторопливо идя, ему навстречу попалась Тамара Ильинична, закутанная в платок, с бетоном в руке. Она знала у кого можно в поселке поживиться парным молоком, где одарят домашними яичками; сальца дадут пожирнее, копченную рыбу к столу.

– Здравствуй Женька, не узнать тебя! – окликнула она непринужденно, идя плавно покачиваясь, хитро-слабо улыбаясь. Утро не успело проснулось, а она уже шустрая на ногах.

– Здравствуйте, – ляпнул он в ответ, шарахнувшись от назойливой бабки на два шага, проскакивая мимо, дыша поверхностно, согреваясь бородой.

– А у Маруськи в декабре ее Влад помер! Вдова она теперь, – выкрикнула Тамара Ильинична ему в спину, оборачиваясь.

Бабкин зычный голос разорвал поселковую тишину, полоснув Женьку электрическим разрядом, по жилам забурлила кровь. Он шагал по бело-серой улице, поменяв магнитом курс раннего направление, а через секунду уже бежал к Маруськиному дому. Часто глотая воздух, взмыленный Женя, оказавшись у террасы, смело дернул дверь за ручку. Лицо запылало, в глазах разгорелась неиссякаемая с новой силой любовь. Встречающий Алмаз, учуяв дружелюбно настроенного свояка, пахнущего почти так же и Денис, пропустил его собачьими глазами, подвиливая хвостом. Внутри он наткнулся на Марусю и Арину.

– Сдам серьги в ломбард, бабушкин подарок… – потянулась Маруся к мочкам своих ушей.

Мама и старшая дочь перевели свои удивленные глаза на влетевшего, с перехватившим дыханием Женю:

– У меня есть деньги, не нужно ничего сдавать, а лучше дайте воды попить! – его плавный голос горел жаждой воскрешения, любви, семьи, смысла.

– Пойдем до бани, заодно наберу, – ответила она Жене, отводя от него свои изумленные глаза. – Арина посмотришь за детьми? Мы за водой сходим, – схватилась она за пустое, брякнувшее ведро.

– Да, побуду. Мне все равно ко второй паре, – закатила Арина скромно свои глаза с накрашенными ресницами, смущаясь постороннего в доме.

Маруся накинула куртку и направилась к бане, с покореженной дверью.

– Осторожно! Тут темно! Лампочка перегорела, а доска проломилась, так что не оступись, аккуратно, – инструктировала она Евгения, следовавшего за ней по пятам, чувствуя его жаркое дыхание.

– Можно вкрутить, если есть лампочка, если нет, схожу куплю, – предложил он, поднося к губам кружку с холодной водой.

Борода его пшенично-рыжая нарушала Маруськин покой, кружила ей голову, дурманило взгляд.

– Не до лампочки было…, – произнесла она, еле выдавив.

Он упоенно сглотнул воду, поставил алюминиевую кружку. Его глаза в смоляной бане впивались в Марусю своим голубым свечением, любуюсь ее красотой. А любовь сделала ее черты мягкими, нежно-очерченными, наполнила глаза неповторимо емким, божественным блеском.

Потянувшись к ней, он обнял ее мягко, губами сладчайшими, ласково водил по ее лицу, целуя:

– Как же ты мне нужна, как же нужна! – шептал он, чувственно, сливаясь с нею в прекрасном поцелуе, в томных объятиях…

76