Мириады миров

И вот уже Рэн входил в вестибюль театра. Здесь повсюду был свет. Хрустальные люстры извергали потоки огней, сверкали полы и зеркала, искрами вспыхивали драгоценные камни в прическах дам.

Рэн направился в зрительный зал, уверенно занял кресло в первом ряду партера. Разговоры зрителей постепенно смолкали, смутный говор перешел в шепот и затих. Медленно погасли огни громадной люстры.

Тяжелый пурпурный занавес с золотыми кистями раздался в стороны. Зазвучала музыка. В одной мелодии сливались голоса двух инструментов. Первый – высокий и протяжный – напоминал звук олетонской флейты. Рэн почти два года прожил на Олетоне и готов был поклясться, что нет в Галактике народа, музыкальнее олетонцев. На этой планете взрослые пели значительно чаще, чем говорили. И даже грудные малыши не просто забавлялись погремушками, а наигрывали определенный мотив.

Глухие ритмичные удары второго инструмента вызвали в памяти рокот монсунских барабанов. Точнее, не барабанов, а топотов – так называли их монсунцы. Рэн вспомнил, как на огромном топоте, обнявшись, подпрыгивали три девушки, размеренно ударяя по инструменту босыми пятками.

На сцене в лучах прожекторов появилась женщина. Она скользила, едва касаясь ногами пола, легкая, почти невесомая. Мелодия убыстрялась, женщина кружилась, воздев руки. Рвалась ввысь. Прыжок следовал за прыжком – все выше, стремительнее, точно она старалась одолеть притяжение, подняться в воздух.

Танец прекрасно передавал извечное стремление человека к полету. Жажда полета был столь томительна, столь ненасытна, что передалась зрителям. У Рэна пересохли губы, сосед справа отчаянно сдавил подлокотники кресла, соседка слева горько всхлипнула. Внезапно по рядам пронесся вздох – танцовщица оторвалась от сцены. Она поднималась, раскинув руки, медленно кружась, будто упиваясь чудом, в которое не смела поверить. Постепенно она осмелела. Жаждала наяву испытать все, что раньше переживала только во сне. Вскинула руки, камнем ринулась вниз. В темноте зала кто-то вскрикнул: казалось, беда неминуема, танцовщица разобьется. Но у самой сцены она резко перевернулась – струящееся платье и шарфы коснулись досок – и снова взмыла вверх. И опять по рядам зрителей прокатился долгий вздох.

Рэн и прежде слыхал о воздушных танцовщицах, но видел впервые. Женщина танцевала в невесомости. Он был пилотом и знал, каким беспомощным делает человека невесомость. Конечно, можно передвигаться, держась за поручни, отталкиваться, перелетать от стенки к стенке. И все же, это будут хаотичные, грубые и затрудненные движения.

Танцовщица показывала невероятное совершенство. Она не просто парила в невесомости. Каждый жест ее был изыскан, каждое па отточено, и даже легкие, воздушные одежды развевались гармонично, подчеркивая красоту движений.

Под шквал оваций танцовщица снижалась. Коснулась ногами сцены, опустилась на колени – возвратилась в привычный, родной мир; возвратилась домой. Только взгляд ее был по-прежнему устремлен ввысь, и запрокинутое лицо озаряла улыбка пережитого счастья.

Рэн и сам улыбался, проснувшись.

* * *

Система «Иллюзион» работала безотказно, создавая не только зрительные, но и осязаемые образы. Каюту наполнял бледно-зеленый свет, имитирующий восход на планете Талиль. Рэн провел там последние месяцы и привык, открывая глаза, видеть льдистые вершины, залитые зеленым огнем.

– Нельзя ли выбрать другое освещение? – кротко осведомилась Юэль.

Рэн обернулся к ней и впервые сообразил, что зеленый цвет, может, и к лицу багровощеким талильцам, но землян отнюдь не красит. Даже смуглое лицо Юэль совершенно выцвело, а уж Соэл и вовсе казался выходцем с того света.

Рэн вытянул руку. Тотчас между двумя ледяными пиками зажглась цепочка синих огоньков. Рэн шевельнул пальцами, огоньки, мигнув, погасли, и картинка сменилась.

Теперь над дальней цепочкой гор всходило настоящее земное солнце. Медленно рассеивалась дымка тумана, скрывавшая цветущий луг. Все ярче сверкали капли росы на лепестках ирисов.

Юэль опустилась на колени, прижалась лицом к обрызганным росой цветам. Великолепный сад был всего лишь иллюзией, но девушку это ничуть не смущало. Она любовалась восходом, перебирала желтые и лиловые лепестки; и постепенно забывала о Двухголовой богине.

На сердце было легко и спокойно – точно она вернулась домой. А ведь у нее никогда не было настоящего дома. Сколько Юэль себя помнила, она странствовала – с корабля на корабль, с планеты на планету.

Странствуя, она усвоила: дом – это не стены и крыша; не мебель, ласкающая тело, и не вазы, ласкающие взгляд. Дом – место, где тебя всегда ждут, где можно укрыться от любых бед. Дом – это близкие люди.

И сейчас Юэль чувствовала себя дома.

Солнце взошло, озарив красно-оранжевые склоны гор. В ущельях залегли фиолетовые тени, легкий ветерок бежал по лугу, теребил нежные лепестки цветов.

От крохотной кают-компании осталась одна стена, почти всю ее занимал овальный иллюминатор. Опираясь на металлическую раму, Соэл задумчиво разглядывал проплывавшую внизу серо-красную планету. Обернувшись через плечо к капитану, спросил: