Мирное время

По разъезженным, пропыленным дорогам от Термеза, мимо зеленых кишлаков, урюковых рощ и хлопковых полей ползли тяжело нагруженные длинные обозы с железом, бревнами, досками. С обозами шли строители - самарские, ярославские, костромские, вологодские. Шли с семьями, с инструментами, с изнывающими от жары детьми и надеждами на теплую зиму и приветливую солнечную страну.

По дороге половина пришельцев сваливалась от непобедимой малярии. Укрывшись дырявыми ватными тужурками, строители неделями отлеживались в придорожных чайханах, а как только им становилось лучше, - снова упорно шли дальше.

В городе стучали топоры, визжали пилы, и бородатые высокие ярославские плотники обучали жителей Гарма и Матчи своему мастерству. Не хватало леса, не хватало стекла, железа. Но город рос, день рождал дом, а месяцы - улицы и кварталы.

Везде копошились полуголые люди, тщательно размешивая жидкую глину. А потом они набивали глиной деревянные формочки и вытряхивали из них на землю аккуратные, четырехугольные, похожие на коричневые хлебцы, кирпичи. Город нуждался в кирпичах, как голодный в хлебе. Город строился. Город рос на глазах. Вперед, в степной простор он бросил одинокий пока дом, как веху, к которой должно было тянуться строительство. Это был дом ЦИК'а и Совнаркома. С его крыши виднелся кишлак Кокташ, центр соседнего района. Далеко внизу, под обрывом катила свои воды холодная и мутная река Кафирниган.

Отсутствовали еще стекла в домах мужского и женского педтехникумов, расположенных один против другого позади здания ЦИК'а, но занятия уже шли во всех классах. Рядом с женским педтехникумом, возле арыка завтракали рабочие типографии. У них еще не было своей столовой. Дальше строились два больших дома, а кирпичи для них делали на противоположной стороне улицы в глубокой яме, которая будет котлованом для фундамента еще не спроектированного здания.

Позади строющегося города лежал старый большой кишлак с густыми садами и тенистыми улочками. Кишлак носил странное название - Дюшамбе, что значит понедельник. Убегая от узких, извилистых глиняных улиц кишлака, город вырвался далеко в желтую степь: он постепенно обрастал глиняными мазанками, беленькими домиками под железными крышами, прямыми улицами, полосами будущих тротуаров, столовками и тумбами для афиш.

Предприимчивые люди захватывали пустые площадки, быстро застраивали их низенькими подслеповатыми мазанками. Еще глина на стенах не успевала высохнуть, как мазанки уже сдавались приезжающим работникам за большие деньги.

Кишлак Дюшамбе потерял свой восточный облик. Во дворах, где жили патриархальные таджикские семьи, шумели примусы, покрикивали на светловолосых загорелых детишек русские женщины. Во всех дворах жили постояльцы. Они наскоро сколачивали из досок топчаны, покупали ситцевые ватные одеяла и ярко размалеванные чайники. Коверкая русские и таджикские слова, они кое-как договаривались с хозяевами и налаживали семейный уют.

Хозяин уродил жен и детей во внутренний двор, ставил в калитке мальчишку следить, чтобы новые жильцы не лезли на женскую половину, а сам уходил на весь день. Жены и дочери ощупывали одежды русских женщин, когда те приходили к ним за молоком, удивлялись, что ноги у них открыты, а штаны такие короткие, что даже не доходят до колен.

Город становился музеем невиданных вещей. Приезжая на базар из далеких горных кишлаков, люди впервые в жизни видели автобус и граммофон, примус и велосипед, электрическую лампочку и многое другое. О чудесах нового города в горах ходили легенды, путники пели о них песни, слепые нищие сочиняли стихи.

Люди нового города жили в тесных глиняных мазанках, под навесами, а то и в палатках, но работать ходили в светлые каменные дома с блестящими полами и большими окнами. Быстро покрывалась булыжником первая в городе, главная Ленинская улица.

Там, где кончался старый базар - пыльный, грязный, с глухими закоулками, с тесными лавчонками и кустарными мастерскими, - там, посредине небольшой площадки на сером граните пьедестала высился памятник: бронзовый Ленин протягивал руку вперед - в будущее.

Позади памятника доживал свой век старый, нищий и невежественный кишлак - последнее пристанище "его высочества" Саид-Алим-хана, эмира бухарского.

Впереди - куда указывала бронзовая рука вождя - разбегались прямые и широкие улицы только что по строенного города. С утра они пестрели халатами, тюбетейками, белыми рубахами. Прижимаясь к заборам, проходили закутанные в серые паранджи женские фигуры. Пылили редкие автомобили, ехали всадники. Затем наступало затишье. После полудня, когда становилось нестерпимо жарко и закрывались на перерыв все учреждения, улицы снова наполнялись людьми, они растекались по дворам, столовым и чайханам, и город замирал, наблюдая за медленно уходящим солнцем. А когда оно прикасалось к зубцам Гиссарского хребта, из дворов снова выходили бронзовые люди и заливали уличную пыль теплой арычной водой.