Мирология. Том I. Введение в мирологию

А что такое сложность в биологическом мире? Действительно ли она неизбежна и действительно ли ведет к прогрессу? Тейяр де Шарден однозначно отвечал на этот вопрос: «Материя с самого начала по-своему подчиняется биологическому закону „усложнения“»[149]. Этой позиции придерживается немало ученых из различных школ и лагерей. В таком случае возникает ряд вопросов, на которые сторонники «сложности» почему-то не отвечают. Например, как быть с материей во всей Вселенной, где не существует биологического мира? Это во-первых. Во-вторых, на нашей планете биологический мир возник только через полтора миллиарда лет после образования Земли. Почему же тогда «с самого начала»? В-третьих, нет никакой уверенности в том, что более сложному организму предопределен прогресс, т. е. движение вперед, или, иначе говоря, выживание. Динозавры очевидно сложнее бактерий (и вообще любая структура после бактерии), однако последние царствуют до сих пор и будут, видимо, царствовать до скончания Вселенной, а первые – «пусть земля им будет пухом». Это касается и других миллиардов организмов, существовавших на Земле и успешно ушедших в небытие. Более того, природа дает такие примеры, когда «излишняя» сложность оказывается вредной, а выживает наипростейший. Все это означает, что нельзя утверждать, будто сложные организмы лучше приспосабливаются к окружающей среде. Эту идею весьма упорно отстаивает известный и популярный английский биолог Ричард Доукин. Его термин наилучше адаптирующийся организм не имеет смысла без указания конкретной окружающей среды. В этом вопросе я полностью на стороне крупнейшего американского эволюциониста Дж. Гулда, который постоянно подчеркивал неправомерность использования термина сложность. Гулд воспринимал его как суррогат термина прогресс, который он считал «вредной» концепцией, основанной на идеологических предрассудках. Он, в частности, писал:

Я верю, что серьезные ученые в области истории жизни всегда ощущали разочарование, не находя в останках органических веществ подтверждения наиболее желаемого ингредиента западной культуры: ясного сигнала прогресса, измеренного некой формой постоянно усложняющейся жизни как целостности[150].

В другом месте он пишет:

Мы есть восхитительная случайность в непредсказуемом процессе без какой бы то ни было тенденции к сложности, без ожидаемого результата эволюции, которая была бы принципиально устремлена к созданию существа, способного понять суть его собственной необходимой конструкции (ibid, р. 225).

В своих работах Гулд на тысячах примерах показал, сколь случайно возникали те или иные сложные организмы в тех или иных звеньях эволюционного процесса органического мира, занимающие к тому же ничтожную часть этого мира на фоне доминирования «простых» организмов. Он яростно выступал против тезиса, что прогресс управляет эволюционным процессом. Не потому, что он был против прогресса, а потому, что понимание прогресса как сложности является субъективным отражением «обычных детерминистских моделей западной науки, а также глубоких социальных традиций и психологических ожиданий западной культуры в отношении истории, которая достигает своей кульминации в человеке как высшем выражении жизни»[151].

Между прочим, современные ученые не столь быстры на ответ о том, что такое прогресс или сложность. Американец Роджер Левин, пишущий о теории сложности (как науки), рассказывает, с каким трудом он пытался вытянуть определения прогресса и сложности у различных ученых. Обычно специалисты по информации все дело сводили именно к ней. В частности, Норман Паккард говорил: «Биологическая сложность должна обладать способностью обрабатывать информацию». В таком ключе ее определяли и авторы классического учебника по эволюции (1977) Т. Добжански, Фр. Эйла, Г.Л. Стеббинс и Дж. Валентин. А такой биолог, как Стюарт Кауфман из Пенсильванского университета заявил, что понятие сложность – довольно непростая штука и посоветовал Левину обратиться к специалисту по этой теме биологу из Мичиганского университета Дану Макшею (Dan McShea), который смог сообщить ему следующее: