Мирон сын Мирона

— Я накажу тебя, я приду к тебе с войсками, ты заговоришь по-другому… Мальчишка! Негодный мальчишка! Я знаю, откуда веет этот ветер… Это всё райронские настроения, я разгребу это змеиное гнездо, что ты свил там со своей жёнушкой… Я убью вашего ублюдка, а твою жену отдам солдатам, ты ещё будешь умолять меня, чтобы я сохранил тебе жизнь, ты будешь рад быть хоть оруженосцем, хоть конюхом у меня, последним слугой… Вот увидишь…

— Вы не посмеете… вас не поддержут…

— А кто посмеет? Кто будет против?

Идвар почувствовал, как в груди, под сердцем, поселился страх, он сможет, он, в самом деле, сможет сделать то, что обещает. У него хватит сил. И ненависти хватит…

— Вы вымещаете зло на мне, за то, что у меня всё благополучно, за то, что я справился в Райроне, вы же думали по-другому… Вы хотели войны там, хотели выставить меня дураком, поэтому и на ней женили, и туда же послали, чтоб меня ненавидели там, чтобы и она меня ненавидела. Вы хотели посмеяться надо мной, ведь Мироном у меня всё получалось… — Идвар говорил быстро, не сводя глаз с лица короля. — А вышло всё по-другому… иначе… Я справился там, войны нет, хотя меня там и ненавидят… И я люблю свою жену и своего Уарда… А вам не повезло… Удача оставляет вас, ваш любимый сын должен будет передать трон не своему сыну, а моему…

— Уарду? Ты сказал, Уарду? — король перебил его, мгновенно сменяясь в лице.

Идвар нахмурился, не понимая вопроса.

— Ты назвал его Уардом? — переспросил король.

— А что такого? — Идвар удивился вопросу.

Король Эдуор побледнел лицом, глаза его лишь оставались чёрными, как уголь.

— Никогда, слышишь, никогда я не позволю пока живу, чтоб даже близко к трону… Никогда! — повысил голос, сверкая глазами.

— Это незаконно… — начал было Идвар, но король перебил его решительно:

— Ни тебе, ни детям твоим, ни внукам — никому!

— Почему?

— Убирайся с глаз моих, ублюдок… Захотел тоже… Не будет твоего рода… никогда не будет… Огнём сожгу, убью всех, но чтобы позволить тебе? Никогда! Убить тебя надо было ещё в детстве, когда родился… чтоб вслед за матерью потаскухой… Нагуляла тебя, родила ублюдка… В подоле притащила грех на свет божий… — короля понесло, он даже не думал, что говорит, кричал бессвязно, обрывками мыслей, словно вслух думал. А Идвар с каждым сказанным словом короля на ногах еле-еле держался. Сердце разрывалось. Нет! Нет! Нет! Быть этого не может…

— Неправда… Неправда… — шептал еле слышно.

— Сама умерла, мне тебя оставила, чтоб сам позор этот всю жизнь нёс…

— Неправда… Я не верю…

— Как последняя… родила и сама, поди, не знала, от кого… Слуга какой-нибудь вшивый ублажал похотливую…

— Нет!

— А ты теперь трона захотел, для себя, для сыночка… Не будет! Ничего не будет… Убирайся! Радуйся ещё, что живой, что хоть что-то умеешь… Что не убил с горячки ещё мальчишкой… Не выбросил по-доброте душевной… Убирайся, и помни об этом… О жизни, подаренной…

Идвар и сам не помнил, как вышел из зала, на слабых ногах спустился по лестнице куда-то, сел на корточки у окна башни, сжался от боли, что сердце разрывала на части, и расплакался, как мальчишка много-много лет назад.

Пощёчины не возымели действия, как было когда-то, король сумел найти другой способ, жестокий способ, но тоже сумел вызвать слёзы, как когда-то давно.

Плакал и сам себя не ощущал, никого и ничего не видел, кроме боли своей, что жгла изнутри, не давала покоя.

Нет… Не может быть… Это неправда…

Он мог сказать это по-другому, подобрать другие слова, вообще не говорить об этом, раз двадцать шесть лет не говорил, но он сказал, сказал именно так и именно вот этими грязными словами, обвиняя его, предъявляя претензии в том, что не лишил жизни. И эти слова звучали в ушах, звенели в сердце, сохранялись, врезаясь с болью, с кровью, на всю жизнь.

Господи… Ну, почему, почему, именно так?..

Он плакал, и слёзы уносили эту боль, делали её не такой острой, она приобретала совсем другой вид, она не вызывала больше новых слёз, но она рождала злость и желание бороться.

Проклятый король! Будь ты проклят!

Пожалел? Не убил? Не выбросил? Жизнь подарил? Зря! Ты ещё пожалеешь об этом! Пожалеешь, что жалость свою, сострадание прошлого вот так плюнул в лицо…

Идвар, стиснув зубы, спускался по лестнице вниз, туда, где ждали его его телохранители. Домой! Только домой!

Молодые рыцари в облегчённых кожаных доспехах обернулись к герцогу.

— Готовьте лошадей, поторапливайтесь…

— Уже едем? Сейчас? — переспросил кто-то.

— Да… — голос был сухим, отрывистым, даже злым, может, поэтому никто и не стал задавать вопросов.

В конюшне им дали свежих лошадей, пока готовили, Идвар торопливо собирался, затягивал пояс с мечом, кинжал, доспехи, набрасывал плащ. Никто бы и не поверил, что каких-то полчаса назад он был убит горем и изливал его слезами.

Лишь перед самым отъездом кто-то осмелился сказать:

— Герцог, у нас Дорра нет, он уехал мать навестить, она где-то тут недалеко живёт, надо подождать…

— Догонит!

Идвар первым покинул двор замка, за ним потянулись телохранители.

*