Миронов

Филипп Козьмич, сколько ему позволяли силы, продолжал неверными, тяжелыми шагами мерить тишину одиночной камеры... Нет, о Михайловке и своем аресте он сейчас вспоминать не будет, хотя и момент удобный – полк высадился на железнодорожной станции, от которой ночью 13 февраля 1921 года его злодейски-предательски увозили в тюрьму. Не будет об этом вспоминать. Не будет! Запрещает себе. Потому что слишком все свежо, и окровавленная рана не думает заживать, а тут еще взять да и сыпануть в нее пригоршню соли и туго забинтовать – от такого рехнуться недолго. А ему еще предстоит к людям обратиться с последним прощальным словом – может быть, кому-то помогут его ошибки и на что-то новое натолкнет его мысль...

Михайловка... «Ах, донцы-молодцы, ах, донцы-молодцы, ах, донцы-молодцы...» Вдруг снова ворвалось в камеру, и мысль застопорилась... Мудрецы советуют, чтобы не думать о навязчивом, надо все-таки заставить продумать все детали нежелательных воспоминаний, тогда они отвяжутся от человека. Въехал Миронов в Михайловку победителем – героем гражданской войны, а выехал – арестантом. О ужас!.. Этот лязг буферов вагонов, прицепляемых к паровозу, и воровски-стремительный рывок по рельсам. Быстрей увезти арестованного командарма. За что?! Как они посмели, эти низменные души?! Потому, наверное, и посмели, что низменные. Высокие, благородные не дошли бы до такого вероломства. Да и не вероломство это было, и не подлость, потому что люди за годы убийств, не прекращающихся ни на минуту, уже подготовлены настолько, что уже переставали быть людьми, и все их поступки определялись звериной охотой за более слабым, иначе слабый найдет в себе силы, чтобы первым нажать на курок и убить «сильного». А человеческий язык стал убого-обделенным, в нем уже не оставалось ничего милосердного, а только бешеный лай, как у свирепых псов.

Железнодорожная станция Себряково для северных казачьих станиц – единственная транспортная артерия. От нее в сторону Новочеркасска – центра Всевеликого Войска Донского – степь. Четыреста верст. С гаком, шутят казаки. А в гаке сколько? Отвечают: столько, полстолько, да еще четверть столько... Вот на этом степном просторе и разгорелись кровавые игры, не прекращающиеся ни днем, ни ночью в течение трех лет. Более тысячи дней копытили ее быки и кони. А сколько раз люди на животах проползли по ней, поливая кровью – липкой и оскверненной, но святой, казачьей – девственно-пыреистую траву?! Да четыре года – на империалистической. Но там была война с врагами Родины, а тут не война, а бойня на родине-матери. На ее груди сыны по-звериному сцепились и душили друг друга. Одичавшие, необузданные, жестокие и беспощадные.

Но ведь донские казаки всегда ценили дружбу – один за всех, и все за одного. Так почему такое случилось?

Филипп Козьмич страдальчески морщился, словно он чувствовал, как больно матери-земле: из ума и сердца ее сынов ушло все человеческое, и осталось только животное стремление – убить... Как же отец может убить сына?! Это крохотное тельце, которое он вынашивал на руках долгие годы, оберегая от малейших ушибов и царапин. Целовал, ласкал, вдыхал аромат... Потом гордился сыном, превратившимся в храброго, красивого и до боли родного казака – ну чисто как он в молодости... А там пойдут внуки род продолжать...

Теперь в звериной атаке более опытный боец-отец рубит острой шашкой голову сыну-юнцу и горделиво, по-сатанински усмехаясь, о полы своей шинели вытирает клинок от крови... сына. Чушь!.. Этого не может быть!

Но на Дону это продолжалось более тысячи дней: отец рубил голову сыну, сын – отцу, брат – брату и сестре... Конец света, что ли, наступил в самой благодатной долине для проживания человека?! Ужасом это назвать нельзя. Потому что на человеческом языке невозможно найти определение подобному деянию. Зверь вот не разговаривает, но зато, разорвав жертву и насытившись, других не трогает. Тем более – своих детенышей... Может быть, здесь потому свершалось такое глумление, что раньше в избытке было мудрости и добра?..

Что же надо сделать с человеком, чтобы заставить его поедать собственных детей? И как это сделать? Каким способом переродить природу человека? Цивилизация замерла? Или даже попятилась? Но ведь Родина своих сынов никогда не убивала! Людоедства тоже не знала Россия. Жребий ее – страшно непостижимый. Была бы вера у вновь вылупившихся активистов, можно было б предположить, что наступил конец света и протрубили архангелы с вселенским призывом: «Вставайте, живые и мертвые, на страшный суд!..»