Мироныч, дырник и жеможаха

После обеда бабушка пошла с Настасьей Петровной калякать и дремать в кресле, а Митрофанушка — гулять по бердюкинскому парку. Он казался ему волшебной страной, где на каждом шагу творятся чудеса.

Киприан Иванович всё устроил романтично, «как в самой природе»: вокруг прудов, затянутых ряской, замерли жёлтые ирисы, ручейки журчали, дорожки из разноцветных кирпичиков пробегали через лужайки, где паслись козочки, потом плутали в чащах, где шелестели и сплетались ветками дубы и клёны, потом вдруг, делая сюрприз, выходили к роскошным цветникам и оранжереям, или к деревянным резным беседкам в русском вкусе, или к античным ротондам, или к фонтанам с мраморными рыбами, амурами и психеями. Добренький Киприан Иванович разрешал Митрофанушке свободно гулять по парку. Савелий незаметно крался за барином, следя, чтобы он не свалился в пруд или чего-нибудь случайно не сломал.

Ступая по разноцветным кирпичикам, Дурасов слышал, как за кустами топочут копытами фавны, как фыркают кентавры (это чихал Савелий), как дриады перешёптываются в кронах деревьев. Тропинка вывела его к знаменитому бердюкинскому амфитеатру — в хорошую погоду там давали представления. Митрофанушка посидел на тёплых мраморных ступенях, помечтал, двинулся дальше. Пройдя через берёзовую рощу, оказался у грота с Венерой. Перед гротом была маленькая сцена, перед сценой под восточным навесом — голубая софа. На софе возлежал Киприан Иванович. Восемь львиных ног поскрипывали под тушей Бердюкина. На сцене прыгала Нюта в жёлтом платьице с чёрными пятнышками, на голове у неё качались высокие перья. Она исполняла танец какой-то птицы. «Выше, Нюта! Ещё выше! Прыгай, голубушка! Выше, красавица!» — кричал ей с софы Бердюкин. Нюта часто дышала и была похожа на бьющуюся в клетке канарейку. Митрофанушка замер, Савелий сел под липу, Нюта прыгала, а Киприан Иванович, откинув голову, громко храпел.

* * *

Пьетро Сальтофромаджо с длинным горбатым носом и драматически изломанными бровями сидел за накрытым столом с остывшей едой. Сложив на груди руки, выставив острый подбородок, он злобно и устало обводил глазами комнату, в которой поселил его «этот странный барин Дураццо». Карлотта чинила бубен. Время от времени она им встряхивала, и всякий раз Пьетро вздрагивал от резкого звука и сжимал пальцами лоб. Дела их были плохи — жизнь пошла по сценарию заурядной комедии: Арлекин и Коломбина, полюбив друг друга, сбежали от Панталоне, то есть сеньора Казасси, хозяина знаменитого театра и любовника Карлотты.

Несколько лет назад Казасси привёз в Петербург труппу итальянских актёров. Гастроли шли блестяще, сборы — огромные. Успехом все были обязаны в первую очередь Пьетро: его виртуозные пантомимы и акробатические трюки поражали воображение. Захваченные действом зрители теряли чувство реальности и забывали, где, собственно, находятся. Однажды во время спектакля загорелась декорация. Арлекин, только что хваставшийся любовными победами, молниеносно принял образ испуганного дурака, стал комически метаться, срывая ткань и затаптывая огонь. На сцену выбежал Бригелла, дал Арлекину ведро с водой. Паяц залил пылающие тряпки. Оставшиеся капли полетели в толпу. Все засмеялись. Никому и в голову не пришло, что это не часть комедии, а настоящий пожар, и актёр своей отчаянной импровизацией только что спас от гибели в давке десятки людей.

Казасси панически боялся, что после этого неприятнейшего инцидента театр потеряет добрую репутацию. На следующий день Пьетро повторил своё «лаццо с огнём», дабы никто не усомнился в том, что все опасные трюки тщательно продуманы и вписаны в сценарий. На этот раз он незаметно поджёг бумажную звезду — её на нитке спустили к нему с неба. Пока звезда совершенно безопасно горела, Арлекин «в ужасе» метался с ведром по сцене, обливал как себя, так и стонущих от хохота зрителей.

Покидая театр навсегда, Карлотта прихватила шкатулку Казасси с деньгами и ценными вещицами. Какое-то время влюблённые жили, продавая краденое добро. Выступления паяца-одиночки, пусть даже очень талантливого, дохода не приносили. У него не было красивых декораций, его уникальные обтягивающие костюмы (он сам их придумал и сшил) превратились в лохмотья. После отягченного кражей бегства от Казасси, Пьетро боялся показываться в Петербурге, он выступал на провинциальных ярмарках перед людьми, которые ничего не смыслили в искусстве комедии и радовались в первую очередь фокусам, прыжкам и непристойным шуткам.