Мироныч, дырник и жеможаха

На улице послышались крики. Пьетро высунул нос в окошко. Бердюкин в окружении испуганной дворни орал на Миню Телегина. У Киприана Ивановича лицо было красное, как кирпич, кулаки сжимались, щёки тряслись. Рядом плакала Нюта в птичьем платьице, с перьями на голове. Миня, театрально жестикулируя, что-то запальчиво объяснял барину, издали было похоже, что это лунный император призывает людей стать добрыми и справедливыми. Бердюкин замахнулся тростью и ударил Миню по лицу. Пьетро захлопнул окно.

— Аликино, Фарфарелло, Рубиканте, пошлите Дураццо деньги! Помогите мне убраться из России!

* * *

Целое лето Пьетро учил бердюкинскую дворню играть комедию дель арте. Все соседи и родственники Киприана Ивановича были оповещены, что скоро в амфитеатре дадут лучшее представление, которому столичные театры позавидуют. Постановка знаменитого итальянца Сальтофромаджо! Он же — в главной роли! Все с нетерпением ждали премьеру.

Пьетро привязался к Телегину. Он видел его рабское положение и жалел, что молодому таланту суждено увянуть, не раскрывшись, в мирке Бердюкина. Итальянец делился с юношей секретами актёрского мастерства, учил импровизации и, главное — внушал, что за всеми буффонными трюками и дурачествами должны стоять «высокие идеи».

Миня не совсем понимал, о каких именно высоких идеях говорит Сальтофромаджо, но интуитивно придавал своей игре ту двусмысленность, которую итальянец хотел видеть в пьесах. Сквозь его шутовство пробивалось сильное чувство: дурак говорил серьёзные, важные вещи о несовершенстве человека, о его слабостях, глупости и надежде на лучшую жизнь.

Пьетро ставил комедию выше трагедии. Трагедия однозначна — в ней люди страдают и погибают, побеждённые злой судьбой. В комедии тоже страдают, но злодейка-судьба одурачена, ведь повсюду смех. Шут, на которого обрушиваются несчастья, не только смеётся сам, но и смешит весь свет. В смехе — мудрость и сила маленького человека, бедного дзанни.

Пьетро учил Телегина свободно выражать свои чувства на сцене, ибо сцена для того и существует, чтобы раскрывать сокровенное и высказываться, никого не боясь, — ведь с шута взятки гладки: глупо возмущаться дураком, тем более, что за все слова и выходки он бит, унижен и осмеян. А ещё итальянец учил не бояться быть смешным и жалким: «Сильному не страшно показаться слабым. Умный не боится дурачеств. Смеясь над собой, то есть высмеивая своего героя, актёр смеётся над всем человечеством, ведь главные черты комических персонажей — глупость, алчность, тщеславие — свойственны любому человеку, даже вам, мой дорогой Миня, даже мне, великому Пьетро, даже вашему барину Бердюкину, ха-ха-ха!»

В бердюкинском театре было задействовано много народа — кто-то хорошо пел, кто-то лихо плясал, кого-то природа наградила смешным рылом. Всех этих горе-артистов Пьетро терпеливо обучал умению двигаться по сцене, декламировать и правильно махать руками. Карлотта давала уроки танца и французского коньковским певуньям и плясуньям. Бердюкин обещал щедро заплатить за труды, но вперёд ничего не давал — боялся, что итальянец съедет раньше времени. Пьетро с подругой имели крышу над головой (им отвели целый флигель рядом с господским домом), обедали вместе с Киприаном Ивановичем и надеялись, что после премьеры смогут покинуть Россию. Итальянец страдал несварением желудка от жирных бердюкинских блюд, он мечтал о нежном козьем сыре и винограде, зреющем у подножия Монте Дженерозо, где всегда светит солнце и нет комаров.

Пьетро решил поставить «Арлекина-дикаря» — он любил эту пьесу, несмотря на то, что автором её был француз (к французам, ловко и беззастенчиво перекраивающим на свой лад итальянскую комедию, Пьетро испытывал зависть и ревность, в которых, впрочем, ни за что никому бы не признался). Обнаружив в библиотеке Бердюкина «Arlequin Sauvage», он взялся было за перевод, но, поразмыслив, решил, что лучше всё оставить по-французски, чтобы сохранялась некоторая отстранённость от печальной коньковской действительности. Бердюкин, деспотичный в жизни, был совсем не против вольнодумства на сцене, особенно если пьеса была иностранная: мол, это авторы не про наших, про своих дураков пишут, пускай пишут, а мы над ними посмеёмся. Однако в «Арлекине-дикаре» высказывалось так много колкостей в адрес жирных, тупых, чванливых и богатых, что Сальтофромаджо решил проявить деликатность: пусть всё будет по-французски, слов поменьше, а трюков побольше.