Миросозерцание Флоренского

Казалось бы, ситуация антиномична: с одной стороны, символ — отнюдь не все, что угодно, а очень узкий, избранный класс определенных элементов чувственной реальности; с другой стороны, эта чувственная реальность символична не в каких-либо исключительных, отдельных своих участках, а вся нацело, как таковая. Но эта кажущаяся антиномия имеет совершенно естественное решение: достаточно принять, что символические элементы реальности, хотя и весьма избранные, но составляют, тем не менее, полный набор фундаментальных элементов или форм, к которым так или иначе сводится, из которых складывается или на которые разлагается уже любое содержание реальности, любое явление. Сами же символические элементы тогда выступают как последние неразложимые элементы, настоящие «атомы» реальности [24] , или же ее «кванты», ее «элементарные частицы», если воспользоваться естественнонаучным словарем, совсем не чуждым Флоренскому, да и всему символистическому умозрению. Но главное все же здесь, что это суть кванты смысла, элементарные смысловые образования, элементарные формы, которые смысл естественно избирает или, если угодно, создает, выполняет сам для себя, «когда» облекается в чувственное; или еще (из арсенала тех образов, за которыми Флоренский настойчиво утверждал не метафизический, а совершенно буквальный характер): хладниевы фигуры [25] , в которые собирается чувственная реальность, будучи пронизываема смыслом как особыми звуковыми вибрациями, «экстатическим внутренним звуком». (Этот символистический образ Флоренского, кстати, весьма сродни известному определению искусства у Пастернака в «Охранной грамоте»: «Искусство есть запись смещения реальности при прохождении через нее луча силы».) Наконец, в других терминах, пожалуй, еще более сродных мировой символической традиции, можно было бы сказать, что эти элементарные символы образуют алфавит или язык мира; мир же есть Слово, Имя, записанное или прореченное на этом алфавите или языке. Как единицы организации смысла, они играют в символистической философии роль, аналогичную фундаментальным категориям обычной метафизики, и Флоренский иногда называет их «конкретными категориями».

Ясно и очевидно, что реальность, складывающаяся из отдельных неразложимых элементов, отличных и обособленных друг от друга, носит, тем самым, существенно дискретный характер. Отсюда устанавливается необходимая органическая связь символического умозрения Флоренского (а в сущности, и всякого символизма вообще) с интуицией дискретности, дискретного строения реальности. В картине миросозерцания Флоренского эта интуиция — одна из наиболее заметных и постоянных, со многими и разнообразными проявлениями и следствиями. Его восприятие неизменно стремится уловить в явлениях и предметах дискретную подоснову их устроения, некую бесконечную дробимость, никогда, тем не менее, не делающуюся непрерывностью; те же из них, что более явно и наглядно обнаруживают эту подоснову, рассматриваются как лучшие, более непосредственные выражения ноуменального содержания. Таково, например, море, звуковой образ которого слагается «из бесконечного множества отдельных сухих шумов» [26] , а зрительный образ есть «бесконечная самосветящаяся поверхность», в которой различаются опять-таки отдельные «блестки, все более и более мелкие, до отдельных частичек», и за этой поверхностью — глубина, «высвечивающая тоже рассыпчатым и тоже беспредельно мелким светом» [27] . Таковы же в мире математических объектов «ряды Фурье и другие разложения, представляющие всякий сложный ритм как совокупность, как бесконечную совокупность простых», а также «функции без производных и всюду прерывные функции, где все рассыпается, где все элементы поставлены стоймя» [28] , и т.д. и т.п. Далее, представление о дискретном строении переносится и на самое пространство-время. Возможным это делается благодаря тому, что пространство-время у Флоренского рассматривается совсем не в качестве универсального вместилища вещей и явлений, внешнего по отношению к ним и с ними не связанного, но совершенно противоположным образом, как внутреннее качествование самих вещей и явлений (то же в русской философии — у Карсавина). Тем самым, оно не только не служит предпосылкой существования явлений, но, наоборот, само порождается и формируется ими, существуя лишь через них и в них и, соответственно, вместе с ними приобретая дискретный и символический, двуединый феноменально-ноуменальный характер. Так делается понятною отрывочная и лаконичная автохарактеристика Флоренского: «В отношении пространства-времени у Флоренского — своеобразный атомизм» [29] . В этой же небольшой поздней работе Флоренского интуиция дискретности находит себе окончательную и самую радикальную формулировку, утверждаясь в качестве всеобщего непреложного закона: «В мире господствует прерывность в отношении связей и дискретность в отношении самой реальности» [30] .