Мировая история в легендах и мифах

Акробаты, виденные уже и раньше, были ему совершенно не интересны, он все пытался вспомнить… Это уже начинало раздражать и беспокоить императора не на шутку. А величественная архонтисса (даже сидя она была выше всех) смотрела вокруг, переговаривалась со своими зостами и чуть заметно, про себя, улыбалась каким-то своим, неведомым русским мыслям. Константин начал чувствовать сильные уколы любопытства, в том числе и мужского. Более того, черты Хельги, крупноватые на византийский взгляд, были настолько выразительны и интересны, что император уже набрасывал в уме ее портрет (рисованием император баловался до сих пор). «Интересно, сколько ей лет?» — думал Константин, стараясь одновременно понять, подавлена ли варварская правительница великолепием магнаврского приема, старается ли скрыть сознание ущербности. После длительных наблюдений он заключил, что даже если архонтисса и испытывала какую-то подавленность или сознание собственной незначительности от всего увиденного в Магнавре, самоообладание у нее было завидное.

Во время перемены блюд наступила та самая пауза в протоколе, которую так ждал император. Он тут же обратился к стоявшему за спиной логофету:

— Удовлетворена ли архонтисса трапезой и оказанным ей приемом? — Церемонии предписывали императору говорить с высокими гостями через логофета, а уж логофет передавал сказанное переводчику слово в слово.

Константин видел, как переводчик наклонился над Ольгой. Император внимательно следил за выражением ее лица, пока она говорила. Потом привычно ждал, пока ответ сообщат логофету, а тот — с поклоном передаст ему.

Наконец логофет монотонно, без всякого выражения (это тоже было предписано протоколом) передал ответ:

— Архонтисса отвечает, что трапеза во дворце Магнавра превзошла по великолепию и гостеприимству императора все ею ожидаемое. И что такого, несомненно, стоило ждать столько долгих месяцев (конечно, монотонность речитатива логофета выхолостила весь сарказм, который Ольга вложила в эту последнюю фразу, но Константин понял…). — И еще, — продолжал логофет, — сказала архонтисса русов, что все ею виденное напомнило ей незабываемые рассказы ее отца. По словам архонтиссы, ее отец служил когда-то этериархом варяжской гвардии в Вуколеоне, во время совместного правления багрянородного василевса с дядей его, императором Александром.

Император вежливо улыбнулся Ольге. Он вспомнил…

— Спроси у архонтиссы, не было ли у ее отца каких-либо особых примет.

И тут Константин с изумлением увидел, что с ответом гостья вручила логофету нечто похожее на грязноватый свернутый пергамент. Наступила заминка: никто не знал, что предпринять. Переводчик и логофет в полном замешательстве растерянно оглянулись на императора: передавать что-либо за трапезой — вопиющее нарушение церемониального протокола. Но снедаемый любопытством Константин сразу почувствовал, что в этом наверняка заключена разгадка, и едва заметно кивнул логофету: «Передать».

Логофет переводил ответ архонтиссы: «У этериарха, отца архонтиссы, была особая примета, он был одноглаз» — а император между тем разворачивал совсем пожелтевший, истрепанный по краям лист…

Развернул.

На сына смотрела непрощенная мать, Угольноокая Зоя.

И вот тогда Багрянородный император действительно вспомнил всё! Это было настолько сильное потрясение его детства, что, ему казалось, он и помнил-то себя только с этого жуткого дня: брызжущий слюной и обдающий винным зловонием дядюшка, его вопли, гулкое эхо в галереях Вуколеона, старая глициния, руки матери, которые так не хотелось отпускать! И — одноглазый варвар-этериарх с ужасным выговором и «солнечными нашлепками» на лице, который предложил тогда ему и матери спасение. Его лицо запечатлелось у Константина где-то на илистом дне памяти, и вот сейчас — снова всплыло и улыбалось… Мать, императрица Зоя, тогда отказалась от помощи этого варяга! И опять копьем вонзилось в императора то самое первое, самое острое чувство беспомощности и жалости к себе! Страшные, показавшиеся вечностью мгновенья: холод мраморного стола хирурга, на котором растянули его — жалкий комок теплой плоти, униженная нагота, неукротимая дрожь челюстей, оглушительный грохот зубов, ожидание боли. И — нежданное, чудесное избавление, и радостно схвативший его со страшного стола в теплую, спасительную охапку, в нарушение всех дворцовых протоколов, безымянный веснушчатый, одноглазый варяг!

Император Константин, стараясь казаться как можно более невозмутимым, передал архонтиссе свой ответ. Переводчик вернулся к столу Ольги и ее свиты:

— Порфирородный Василевс благодарит архонтиссу за неожиданный подарок. Порфирородный Василевс не помнит отца архонтиссы: _в Вуколеоне за это время сменилось много этериархов. Но… император уверен, что это был достойный, отважный человек, как и вся варяжская императорская гвардия.