Мировая история в легендах и мифах

— Не в обиду тебе будь сказано, я уж понял по выговору, что ты — тоже из тех краев… Но я-то все о чем: капитанами они были, отец говорил, так себе. Понять не могу, как Перестрелло смог принца Энрике в своих талантах убедить! Втерлись к нему в доверие. И в придворные пролезли, и титулы получили. Ловкачи! — В голосе звучала такая зависть, что Христофоро показалось: вся лавчонка до низкого потолка наполнилась ею, словно едким дымом (в действительности, это у Амельды опять что-то пригорело).

— Одной ловкости мало!

— Верно. Мало. Еще удача нужна. Без удачи в этом деле нечего и начинать. А потом — нужны упорство и достаточно черноты в душе, да сапоги покрепче, с подошвами потолще, чтобы затаптывать ближнего своего. И выправить все нужные бумаги, закрепляющие твое владение. — Мужичонка вздохнул. — Отец рассказывал, Перестрелло этот мужик был ловкий и умел хорошо обделывать свои делишки. Даром что помешался на старости лет и умер, говорят, в забвении на своем этом острове, Порту-Санту. А может, это Господь его и наказал за моего отца и нашу семью. — Он сделал паузу. — А первым-то Мадейру увидел не Перестрелло, а мой отец. Это он был впередсмотрящим в то утро! — Коротышка выкрикнул это, как будто кто-то ему возражал. Мутная слеза с готовностью подступила к рдящим краям его вывернутых наружу век.

— Когда отец умирал, ни о чем он больше не говорил, только об этом. «И вдруг, — говорил, — разошлись белые как скорлупа облака, и словно гигантский черный клюв пробил скорлупу: пик горы. Черный пик». — Глаза рассказчика остановились и помертвели, словно расступились стены лавки, и он сам все это увидел — и пик, и облака, — Капитан Перестрелло пообещал им тогда: тот, кто первым увидит землю, получит пятьсот мараведи и кусок земли на острове в пожизненную собственность. Ну отец и подумал по наивности и глупости, что слову капитана доверять можно. — Он горько вздохнул. — Рассказывал, что в команде смеялись: «Гляди, Коротышка, а дальше всех увидел!» Ростом-то я — в отца! Но все по-иному получилось. Перестрелло заявил, что землю первым увидел он, а не впередсмотрящий. Там, у них, оказывается, какой-то договор был с принцем Энрике. И для того, чтобы самому Перестрелло числиться первооткрывателем и острова получить, по этому договору выходило, что землю-то должен первым увидеть своими глазами сам капитан. Вот он и объявил перед всеми, что, мол, это облако и гору увидел еще накануне вечером. И в судовом журнале все так задним числом и записал. Врал, не боясь Господа! Так что отцу моему, получилось, ничего никто не должен. А кто он был такой, безвестный штурман, против самого капитана Перестрелло, сотоварища самого принца Энрике Навигадора?! Это потом уж свара началась у капитанов-то: и Зарко, и Теикшейра, Перестрелло — все перегрызлись! — Коротышка горько хохотнул опять. — А Мадейра досталась все-таки не Перестрелло, пришлось ему довольствоваться гораздо меньшим островом — Порту-Санту. Знаешь такой?

Христофор кивнул: совсем небольшой остров, проходили его много раз по пути на Мадейру.

— Ну да ладно, я еще не так уж стар, даром что зубы повыпадали, мне тридцать лет всего. — Коротышка осклабился, показывая Христофору багровые десны с черными остатками зубов. — После Пасхи — опять иду я в море с капитаном Алонсо де Гуэльвой, знаешь такого? — Христофор такого не знал. — Каравелла у него своя, и хоть совсем небольшая, но ходкая. И пьет он в меру. Так что уж на этот раз мои острова от меня никуда не уйдут. — Он вдруг понизил голос и оглянулся вокруг, словно сообщал что-то важное: — Мы с де Гуэльвой до них ведь осенью, может, и доплыли бы. И до этого самого острова Сипанго да Антиллы, о которых все только и говорят. Но попали в переделку, в какую я никогда не попадал: целое море водорослей. Шли не по карте, на карте-то уж «драконы»[267] значились, поэтому шли мы по «тунцу». Сначала подумали, что раз водоросли — значит, земля близко. Но потом началось неладное: никакой земли и в помине, да и воды не видать, а плывешь — словно в вареном шпинате! На руль трава намоталась, как русалкина грива, словно Океан не пускал дальше. И покуда хватало глаз, до самого горизонта, говорю я, — не вода, а вареный шпинат. Вот ужас-то где. Ни один из наших штурманов такого тоже за всю жизнь не видал. А уж когда ночь свалилась… Да какая, небо — ни единой звезды… А страх-то в ночном море всегда сильнее, даже если полжизни провел на воде, поди, и сам знаешь. Жутко всем стало, взбунтовалась команда: проклятье Божье! Мы и повернули обратно.

Христофор слушал жадно, не проронив ни слова. Наверняка, моряк уже не ему первому рассказывал свою историю.

— Ладно, спасибо, что дал в тепле посидеть, не выгнал. А то шел я по Альфаме, продрог до костей — смотрю, окно лавки твоей светится. Ну и зашел. Вот теперь надо бы горло промочить, от рассказов у меня всегда горло пересыхает, а промочить — нечем, да и не на что. Не найдется полреиса? — Спросил без просьбы в голосе, не как побирушка — щетинисто, как равный.