Мировая история в легендах и мифах

— Именно. Твой легион. Это не Сенат Рима. Это — готовые резать за тебя глотки бывшие центурионы и выдвиженцы из цизальпинских варваров, наскоро обучившиеся латыни и нарядившиеся в тоги, как шуты. Всем они обязаны только тебе. Они привыкли к твоим окрикам. Они не знают, что такое противоречить диктатору. Это — не Сенат. Тебе не нужен настоящий Сенат. Тебе нужны писцы, назначение которых — оформлять все предложенные тобой законы, без дискуссий и рассуждения. Все знают: ты готовишься к новой войне. Нетрудно догадаться: если Юпитер даст тебе в ней победить, вот тогда ты и потребуешь титул царя. И по-настоящему наденешь красные сандалии, и устроишь себе настоящую коронацию, а не фарс, как тогда, во время Луперкалий! Ты губишь все, чем Рим мог гордиться. На стенах моего дома и на колоннах храмов Форума пишут: «Ты спишь, Брут?» И рисуют погребальные костры, на которых сжигаются слова «Республика» и «Закон». Не говори, что ты не видел этих рисунков на стенах Рима! Народ тебя ненавидит…

Цезарь молчал. И выглядел удрученным, хотя для этого была совсем другая причина.

Брут, глядя на него, смягчил тон:

— Почему ты делаешь это, зачем губишь все, что еще оставалось в Риме достойного…отец? Зачем отбрасываешь нас назад, к варварам, превращаешь в безгласых варваров?

Цезарь засмеялся:

— Ты повторяешь одно и то же слово дважды. Признак плохого стиля. Кстати, давно собирался тебе сказать: после того как я прочел твои дифирамбы Катону[102], мне стало ясно: писателя из тебя не выйдет тоже.

Брут сделал шаг к Цезарю, словно угрожая:

— Не смей при мне ни единым словом оскорблять священную память этого человека! Я читал твой злобный пасквиль[103]. Если в грядущих поколениях упомянут кого-нибудь из нас, то только потому, что нам посчастливилось жить в одно время с великим Катоном! Да, именно так — с Великим Катоном! Все мы, кого ты помиловал при Фарсале, всю свою жалкую, оставленную нам тобой жизнь будем завидовать смерти этого человека!

Взгляд Цезаря вдруг потяжелел, потемнел. Челюсти стали напряженными, мешки под глазами — заметнее.

Он резко встал с кровати и подошел прямо к «круксу» — крестовине, на которую ординарец каждый вечер привычно водружал его латы, шлем и перевязь с мечом. Положил руку на «плечо» своего кираса[104], словно на плечо друга.

Брут смотрел на него и думал, что «крукс» с навешенными латами выглядит сейчас в их разговоре третьим безмолвным участником, и что вот сейчас Цезарь без сияющих лат совершенно не похож на божество, это просто мрачный, жесткий человек, злой насмешкой судьбы данный ему в отцы — старик с маленькой голой головой и жилистой шеей. Без защиты кираса Цезарь напомнил Бруту освежеванную черепаху — он увидел такую однажды в детстве и навсегда запомнил. Черепаху, которую повар на кухне вырезал из панциря, чтобы сварить суп.

Брут улыбнулся одними губами:

— Поближе к своему мечу чувствуешь себя увереннее? Не бойся, Цезарь. Я же сказал, что не причиню тебе зла.

Цезарь молчал, глядя не на Брута, а на «крукс», и о чем-то раздумывал. Это становилось для Брута тягостным.

— Я всегда хотел сказать тебе это, Цезарь. Больше всего я жалею, что не погиб тогда, при Фарсале. Ну почему какая-нибудь шальная стрела не пробила тогда мне шею?! Ты убил во мне то, за что я еще мог себя уважать. Ты убил меня и сейчас пожираешь, как Сатурн пожирал своих детей, только кости трещат на зубах. И не видно конца этой пытке.

— Ты говоришь сейчас выразительно. Запиши, чтобы не забыть для какого-нибудь будущего своего бездарного опуса. — Цезарь едко усмехнулся, — А мне не нужно знать имен тех, кто собирается меня «казнить». Я догадываюсь. Я видел и их, и тебя — в обоссанных от страха туниках после поражения при Фарсале. Ты прав: Катон — единственный среди вас поступил как римлянин и как мужчина. Мне нечего опасаться. Я уже видел, на что вы способны, — завершил он.

И вдруг взгляд его стал лукавым, он улыбнулся Бруту почти ласково:

— Предлагаю тебе выбор.

Брут смотрел с опаской.

Цезарь вытащил из роскошных ножен свой гладиус, тронул лезвие и одобрительно сказал, словно сам себе:

— Испанцы знают, как выковать добрый меч! А мой, к тому же — старинной заточки, так теперь редко точат мечи! Не преграда — даже трехслойный кожаный кирас. А уж между ребер войдет вовсе без задержки. Если уверенной рукой…

С той же ласковой, ободряющей улыбкой он протянул тяжелую светлую, слоновой кости рукоять помертвевшему Бруту:

— Ну же! Если совесть мучает тебя так сильно, и ты завидуешь своему герою дяде, повтори его подвиг. Будь Катоном…

Брут медленно взял богато украшенный гладиус.

Цезарь рассматривал его насмешливо и пристально. Потом решительно повернулся к нему спиной, встал, широко, по-легионерски расставив ноги, и сложил руки под животом.

— Ну же! Смотри, я отвернулся. Ты — наедине с моим мечом и своей совестью. Действуй…

Их тени на стене были гигантскими. С Форума опять донеслись скулеж и лай — видно, передралась стая бродячих собак. Цезарь знал тот особый хлюпающий звук — сразу после того, как меч входит в тело. Знал, ожидал и страшился его услышать.