Мировая революция и мировая война

В некоторых случаях пережитое после ареста ломало осуждённых командиров настолько, что они навсегда утрачивали свои былые боевые и волевые качества. В повести «Пантелеев» К. Симонова выведен образ полковника Бабурова, который после первой неудачи своего полка оказался совершенно неспособным к каким-либо разумным действиям и покончил жизнь самоубийством, оставив полк на произвол судьбы. Объясняя его поступок, Симонов писал: «Бабуров вовсе не был трусом от природы. Во время гражданской войны он участвовал в боях и даже имел почётное оружие, но в тридцать седьмом году его, военного комиссара Керчи, вдруг пришли и арестовали… Когда Бабурова арестовали и потребовали, чтобы он признал соучастие в каком-то заговоре, о котором он не имел представления, он на всю жизнь испугался. Испугался всего, в чём когда-нибудь и кому-нибудь вздумалось бы его обвинить. Испугался всякой ответственности, которую ему правильно и неправильно могли приписать. Были люди, которые выдержали и не такое и, однако, не сломались и не согнулись, но он не был сильным человеком. И когда после двух лет тюрьмы его выпустили, сказав, что он ни в чём не виноват, то он, ещё здоровый на вид мужчина, вышел оттуда больным самой страшной из человеческих болезней,— он боялся своих собственных поступков. И вдруг теперь, на четвёртом месяце войны, когда ему дали полк, фашисты в первом же бою, перебив его роту, оказались в Крыму… Он испугался этого так, что уже никакие доводы разума не могли заставить его действовать вопреки страху ответственности» [119].

Конечно, люди такого типа среди освобождённых генералов и офицеров составляли меньшинство, большинство же продемонстрировало во время войны высокие боевые качества. Но поток реабилитированных командиров прервался уже в первые месяцы войны. В романе «Солдатами не рождаются» Симонов так описывал размышления Серпилина: «На фронте воевало в разных должностях несколько сотен таких же, как он, выпущенных на свободу незадолго или перед самой войной… Одни успели погибнуть, другие пошли в гору: четверо командовали армиями, один — фронтом. Но, очевидно, из этого никто не спешил делать выводы. За последнее время он не слышал ни одного нового имени: те, что вернулись, воевали, а те, что сидели, продолжали сидеть… Лагеря были по-прежнему полны людей, готовых каплю за каплей отдать свою кровь за Советскую власть. Это было невозможно выкинуть из памяти, но сказать об этом вслух — значило бы совершить бессмысленное самоубийство» [120].

Среди командиров, остававшихся в лагерях, были люди незаурядного военного таланта и знаний. В книге «Непридуманное» писатель А. Разгон рассказывает о двух комкорах, с которыми ему довелось встретиться в одном лагпункте. Одним из них был С. Н. Богомягков, в 1917 году служивший подполковником царской армии и после перехода в Красную Армию закончивший гражданскую войну начдивом, с двумя орденами Красного Знамени. Окончив военную академию, Богомягков дорос до начальника штаба Особой Дальневосточной армии — второго по значению поста в одном из самых крупных и важных военных округов. Другой комкор, Н. В. Лисовский, закончил военную академию ещё до революции и вступил в Красную Армию в самом начале её организации. Долгие годы он работал начальником оперативного отдела, а затем — заместителем начальника Генштаба. «Лисовский почти всю жизнь занимался нашей западной границей и возможным противником на Западе. Всё, что происходило в 39-м и после, он воспринимал как нечто личное, происходящее с ним самим. Был непоколебимо уверен в неизбежности войны с Германией, считал наши территориальные приобретения 39-го года несчастьем с военной точки зрения. Он долго и обстоятельно объяснял Богомягкову, что на бывших польских землях хорошо продолжать бой, но очень трудно принимать его… О теории „малой кровью, на чужой земле“ он отзывался изысканным матом старого гвардейца».

После 22 июня 1941 года Лисовский «за какие-то считанные дни почернел… Несмотря на всю свою сдержанность и выдержку, он предсказывал колоссальные военные неудачи нашей армии! Когда, через месяц полной изоляции, у нас снова появились радио и газеты, мы могли судить, что все предсказания Лисовского оправдываются со страшной последовательностью. Он довольно точно предсказал направления главных немецких ударов. Весной 1942 года, с почти абсолютной точностью, начертил мне направление будущего удара немецких армий на юг и юго-восток… Было что-то чудовищное в том, что высокопрофессиональный работник, всю жизнь готовившийся к этой войне, сидит на зачуханном лагпункте и нормирует туфту в нарядах. А ведь в Генштабе сидел его бывший ученик и подчинённый Василевский! И Лисовский, кроме своих многочисленных заявлений с просьбой о посылке на фронт в любом качестве, писал одно за другим письма Василевскому и Шапошникову, перепуливал их мимо цензуры, через вольняшек… Не может быть, чтобы ни одно из его писем не дошло до адресата! Но Лисовский продолжал отбывать свой срок. Он его отбыл полностью, от звонка до звонка» [121].