Мировая революция. Воспоминания

Я не знаю точного количества чешских и словацких пленных в России, а потому не могу установить точного соотношения между легионерами и пленными; мне кажется, что количество тех, которые не записался к нам, довольно значительно. Точное выяснение вопроса могло бы дать хорошее мерило для общей сознательности и политической решимости.

Мои отношения с солдатами были хорошими, дружескими, товарищескими, несмотря на то что в суждениях я был строг, иногда даже очень строг. Искренность, мне кажется, является наилучшим способом поддержания хороших отношений между каждым высшим и низшим, командиром и солдатом; кроме искренности, необходима еще последовательность и, главное, справедливость. Войско неизменно держится на авторитете, особенно во время войны офицеры и командиры являются тем, чем в политической жизни лидеры. Но военные вожди не должны быть демагогами, за это обычно они сами скоро несут возмездие, ибо во время военных опасностей дело идет о жизни, а в опасности люди становятся реалистами и судят своих начальников без милости. Неверно понятый демократизм соблазняет офицеров и приводит их к демагогической неискренности и фальши.

Солдат непосредственнее штатского; во взаимных отношениях одного с другим, низшего к высшему и наоборот нет тех формальностей, которые мы находим в гражданской жизни. Возникает особый род лаконизма, вызываемого точностью, ясностью и практичностью всего военного механизма; сравнительно большое равенство – то, что солдат не должен заботиться о хлебе, одежде, квартире, что тут нет экономической конкуренции и борьбы за существование, создает некую откровенность и искренность. Солдат живет постоянно в обществе своих товарищей, на глазах у всех и благодаря этому, как и всем своим занятиям, делается более объективным и менее личным. Его призвание уже по самой своей основе не скептично. Солдат всегда наивнее, он ребенок и с детскими слабостями; часто возникает ревность из-за того, что армия состоит из ступеней, чинов и обязанностей; герой перед лицом неприятеля может в роте стать ребячливым и ничтожным. В наших легионах почти каждый проходил через огонь критики и соревнования. Были большие или меньшие трения между стародружинниками и позднейшими легионерами, резко критиковали тех, что пришли из сербских легионов, вспоминали грехи и грешки, особенно офицеров, бывших в австрийской армии, ревновали друг друга члены различных лагерей, разбросанных по России, и т. д.

При этом мы все время должны иметь в виду совершенно ненормальные русские условия, в которых формировалась армия.

При встречах с солдатами я убедился, что они питают ко мне доверие. Они знали, что я дома защищал необходимость критической и трезвой политики; таким образом, они ожидали, что и в России я не буду иначе действовать и что я хорошо продумал то, что предпринимаю и чего хочу от них. Я предлагал им обоснованную программу, которую они принимали; наши солдаты были достаточно образованы, чтобы понять, и принять, и обсудить исторические и политические доводы. Я обращался к разуму, стремился убедить и призывал к жертве за убеждения. Я им говорил совершенно открыто о наших главных затруднениях. Они видели собственными глазами и убеждались на каждодневном опыте, что я забочусь о снабжении и об общем состоянии войска; наконец, я думаю, на них действовала в положительном смысле моя простая жизнь и то, что я не боялся или, вернее, умел скрывать страх. Во время большевистской революции в Петрограде, Москве и Киеве я им дал не одно доказательство, что при исполнении своих обязанностей я не уклоняюсь от опасности, грозящей моей жизни. Так я добился права требовать от них жертв, даже высшей жертвы – жизни.

Наш солдат хороший боец, храбрый, доходящий до самых отважных геройских поступков; но он должен знать, за что он воюет; жертвенность во имя слепого послушания, как ее требовали и воспитывали в австрийской армии, была очень скоро преодолена. Воскрешение гуситского духа не было пустым лозунгом, но реальным чувством и решимостью; поэтому-то наименование наших полков именами Гуса, Жижки и т. д., как это было сделано после битвы у Зборова, не было пустым историческим украшением. То, что гуситская идея не была проведена последовательно и во всех областях ратного искусства и военного управления, объясняется невозможностью преодолеть в краткий срок военные условия (австрийскую и русскую традиции) и осуществить свою идею в соответствии с требованием эпохи.

Анекдотическая, но характерная мелочь: у наших солдат на значках были чаши и львы; русские крестьяне принимали их за рюмочки и собачек, и я думаю, что это послужило причиной, почему эти знаки не стали всеобщими.

Мое первое выступление против Австрии в Швейцарии в день Гуса было органическим последствием нашей истории – столь же органическим и национальным, в лучшем смысле слова, было воскрешение гуситской и таборитской военной традиции.