Мирович

— Опять сенат! Эх, Бог мой! — произнесла, сухо поведя глазами, Екатерина. — Ты извини меня, друг! Сам ты хоть и сенатор, но я отнюдь шиканством и издёвкой какой не хочу тебя умышленно обижать… Надо правду сказать, ты больше с моим сыном возился, его только ведал, и великое тебе спасибо за Павла (Екатерина слегка поклонилась) — мальчика маво ты сохранил, соблюл. Но что греха таить? Как и чем доныне занимались у нас господа сенат? Маремьяна старица за весь мир печалится… а на деле? Из репортов генерал-прокурора вижу, шесть недель кряду высокий сенат всем департаментом слушал… что же?.. чтение дела, да не в экстракте, а целиком, о выгоне города Мосальска. Бог мой! Да и то бы ещё ничего… К чему только не привыкла бедная русская страна! А то плохо, сенаторы лишь междоусобствуют, вражду и ненависть питают друг к другу, не терпят чужих мнений, оттого и партии, а дела в руках канцелярии. Не диво же, что ваших решений и указов нигде не выполняют, а по нажитой в таком неряшестве пословице от правящего-то сената ждут — третьего указа… Ну, посуди, Никита Иваныч, каково?

Панин отёр лоб, крякнул, принял менее хмурое, более внимательное выражение лица и, угомонив длинные, непослушные ноги, ближе придвинулся с креслом к столу.

— Тяжело править провинциями из петербургской, столь отдалённой, столицы, — сказал он внушительно, — ошибка, впрочем, в этом не наша… исправить допущением добрых и опытных советов можно бы…

— Петра-то Великого с тобой, Никита Иваныч, будем винить и уличать? — возразила с улыбкой Екатерина. — Шутишь; не тут корень злу — в нашей, извини, общей недоросли и лени. Правоправящий сенат — слыхано ли? — определяет воевод, а числа городов в Российской державе… не знает… Намедни — тебя не было — спрашиваю в заседании у Глебова реестр городов: признался, не имеется при сенате. Карты империи — ну, посуди — ландкарты в сенатском здании не оказалось… Вот она, наша-то не к месту гордыня и нерадение. Люблю русские простые поговорки: «Напала на кошку спесь — не хочет и с печки слезть»… «Мирская шея толста»… Подумала я, погадала и послала Теплова через речку, а я тут же и поднесла сенаторам в презент Кирилловский печатный России атлас…

Панин несмело взглянул в твёрдый, слегка насмешливый взор Екатерины и, как бы против воли решив тяжёлый, давно его томивший вопрос, расставил руки и, с торжественным, по-придворному, поклоном, воскликнул:

— Мать-государыня! тебе и книги в руки! учи нас, будем слушать.

— Забыли мы про дубинушку великого Петра! — продолжала, опять понюхав табаку, Екатерина. — Всем нам надо ещё учиться. Красна, голубчик, пава перьем, а человек ученьем. Поговори с моей кумой садовницей — баба разумная. Вчера говорит: «Зелен виноград — не сладок, млад человек — не крепок». А ты вон, прости, всё о шведской системе правления твердишь. Верю твоей искренности. Только всуе законы писать, когда их не исполнять… Советы монархам! А сами-то советчики, гляди, ещё каковы? Как наши баре о своих подданных пекутся? Разорения, поборы, правежи через полицию и даже оружием, бегства тысяч семей, а рядом — криводушие и лихоимство судов… Земледельческий класс безмерно угнетён, разорён. А сам знаешь: не будет пахотника — не будет и бархатника… Все, все безобразия, по мере сил, думаю устранить… Издам сельский, городской торговый уставы… А там, помоги Бог, Никита Иваныч, — сказала Екатерина, поднявшись с кресла и как бы вдруг выросши перед также вставшим Паниным, — управясь на чёрном, и на белый двор!.. созову тогда и сословия для начертания общей государственной хартии…

— Цепь великих, громких дел, нет сумнения, ожидает увековечить ваше царствование, монархиня! — произнёс, отирая лицо и опять склонясь перед императрицей, Панин.

— Елисавета и отрёкшийся император, её племянник, копили деньги, — продолжала с улыбкой Екатерина, в то время как её крепкая, с крутым подъёмом нога, высунувшись в синей туфле из-под серого атласного молдавана, нетерпеливо и судорожно шевелилась на ковре. — Они, ты знаешь, держали казну при себе, считая сбережённые деньги своими. А я вам, господа, скажу иначе, на правду немного слов: всё моё и я сама — принадлежим государству… Между выгодами моими и моей страны не должно быть разницы…

— Великие слова, государыня, изволили поведать! — произнёс, ещё ниже склонясь и невольно следя за ногой в синей туфле, Панин. — Золотом на скрижалях записать их в поучение веков…

Екатерина снова села и понюхала табаку.

— Ну, какие дела теперь у тебя, господин докладчик, на очереди? — спросила она, приготовясь слушать.

— Дела секретной комиссии, — опять доставая из-под кресла тяжёлый портфель, сказал Панин, — о принце Иоанне…

— А! Ну, что же? как довезли и поместили Иванушку?

— В Шлиссельбург — благополучно, а по пути в новоназначенное ему место, в Кексгольм, — не совсем.

— Что же случилось?

— На Ладоге, у Кошкина мыса, буря их захватила и разбила трешкот[201]. Насилу спаслись.

— Ах, бедный! Вот уж судьба! Где же они теперь?