Мирович

«Мне почудилось, — сказала себе Поликсена. — Счастье! не дождаться мне, видно, его… А у других — вон в газетах — только и говору, что о романах, о любви… И почему мне не видать счастья? Почему к другим оно приходит, да такое щедрое — негаданное, нежданное?.. Мужья знатные, в чести…»

Она опять взялась за перо.

В раскрытое окно мезонина виднелись очертания окрестных арденских холмов и лесов, над ними — усеянное звёздами, тихое июльское небо. Под окном был скалистый обрыв над ручьём. В доме давно все улеглись, заснули. Наутро Бехлешов уезжал в Россию. Недалеко оставалось до зари. Пчёлкина медленно протянула руку к чернильнице, обмакнула перо и стала вновь прислушиваться. Пламя свечи в тяжёлом шандале будто колыхнулось. Видно, с надворья пахнуло свежим предрассветным ветерком… На ковре, за стулом, что-то шелохнулось… Поликсена подняла глаза: перед нею, расфранчённый, завитый и напудренный, с пучком лилий и роз в руке, стоял кругленький, толстенький Бехлешов.

— Добрый вечер, Поликсена Ивановна, — произнёс он, робко улыбаясь.

Она вскочила, взглянула на дверь.

— Здесь и снизу заперто: тш! — сказал он. — Мы одни… выслушайте меня…

— Что это значит? — спросила Поликсена. — Как смеете вы?..

Бехлешов протянул ей букет.

— Райский цветник, волшебница! — шептал он, не сходя с места. — Сна нет, страдаю, томлюсь…

— Роман! — усмехнулась Пчёлкина. — Но довольно! Идите, сударь; не вас мне жаль — вашей жены…

— Королева! зорька моя! — сказал, опускаясь перед ней на колено, Бехлешов. — Клянусь тебе, люблю… убей, только выслушай… Всё бери, деньги, алмазы… Осчастливь, убежим…

Поликсена вспомнила слова ворожеи.

— Всё бери — ничего не пожалею! — шептал Бехлешов, прижимая к груди букет. — Слово только скажи… Семью брошу, службу, хоть на край света с тобой… Озолочу, в кабалу отдамся: сто душ на Урале на тебя отпишу…

Поликсена сложила руки.

— Какое унижение, какой позор! — сказала она с дрожью. — Вон отсюда, слышите? вон! — бешено топнув ногой, продолжала она, указывая на дверь. — Уходите; иначе, не гневайтесь, подниму крик, разбужу весь дом…

Бехлешов подошёл к ней. Она бросилась к окну.

— Шаг сделаете, — вскрикнула она, указывая на окно, — брошусь туда… на вашей душе будет смерть…

— Стойте, стойте, — прошептал Бехлешов, — ужли на том и конец?..

Пчёлкина молчала. Негодующие серые глаза холодно и бешено смотрели на него от окна.

— Будешь меня помнить! — проговорил, уходя, Бехлешов.

Поликсена утром явилась к больной, попросила своё выслуженное жалованье, отперла сундук, взяла свой паспорт, узелок с вещами и сходила на почту. К обеду она вошла в кабинет к Бехлешову. В руках её были книги и газеты. Полковник, сидя у раскрытого бюро, сводил счёты. При входе Пчёлкиной он слегка побледнел, но не оглянулся, будто её не заметил.

— Ошиблись вы, Валерьян Ильич, — почтительно и сдержанно сказала Поликсена, — но более вас ошиблась я сама. Не знала я доподлинно, каковы ноне люди на свете. Теперь знаю… Гнуснее, ничтожнее иного человека — ох, ничего не найдёшь…

Бехлешов упорно молчал. Лицо его слегка залила синева. Он тяжело дышал, по-прежнему не оглядываясь на говорившую.

— У вас даже совести нет, — с горькой усмешкой продолжала Поликсена, — ужли ж и впрямь нету? И все ли нынче таковы? Опозорить, погубить, раздавить бедную, нищую сироту — вам нипочём. С такою-де можно!.. Но не все сироты одинаковы… Ошибаетесь… И не всякой не помнящей родства подкидышу по плечу грязь, ничтожество и позолоченное бесчестие из-за куска хлеба. Иная, сударь, верит и в лучшую долю…

Губы Бехлешова шевельнулись. Он хотел что-то сказать и опять не отозвался.

— Вы молчите? — кончила Пчёлкина. — Горды вы, чтоб покаяться перед такой пустошью?.. Под крыльцом в выгребках её нашли!.. Будьте вы прокляты, с вашим богатством и с вашею низкой, одного токма себя любящей душой… А это — данное вами, сударь, для чтения… Вразумили вы меня окончательно многим из этого… особенно ж вот этим: в книге я нашла к вам письмо от вашей фаворитки из России.

Поликсена бросила книги, газеты и найденное письмо на стол, медленно вышла и в тот же вечер, в почтовом омнибусе, уехала в Вену и далее в Петербург.

Осенью минувшего 1761 года императрица сильно захворала, а в декабре скончалась. Пристроить Поликсену, с Апраксиной и с Шуваловым, она не успела — ни в оперу, ни замуж. Хотя во время болезни государыни Пчёлкину все дворовые волокиты оставили в покое — им тогда было не до неё, — но Бехлешов не упускал её из виду. Со смертью государыни всё изменилось. Шуваловы пали. Влияние Апраксиной заменилось влиянием Лизаветы Воронцовой. К новому году Бехлешов, благодаря покровительству своего родича, Гудовича, был назначен помощником оберкригскомиссара, голштинца Цейца, и произведён в генералы. Служебное значение его в военной коллегии, а с ним и его связи повысились. Несмотря на возврат из чужих краёв жены, он то посылал Пчёлкиной, через её подруг, словесные поклоны, то письменно клялся ей в неизменной любви.