Мирович

— Кто, ваше… величество? — не спуская с него глаз, проговорил Мирович.

— Та… женщина… тоненькая, — не знаю, как звать… святая Евфразия…

«Бредит… или сошёл с ума! — пробежало в мыслях Мировича. — И как заикается — едва его разберёшь, — родная, знать, черта в его фамилии…»

— Какая Евфразия? — спросил, не двигаясь с места, Мирович.

— Да девушка та… золотые волосы… пахнут ладаном, что ли… няня при детях этого!.. позови её, батюшка офицер…

Мирович молча глядел на колодника.

— Какого вы чина, извините, несведом, — продолжал, жалко торопясь и заикаясь, узник. — Сна нет, все такие сны… всё ей, всё, когда вырвусь отсель…

«Что слышу, влюбился в Поликсену! — замирая от нового страха, подумал Мирович. — Так вот что… она проникала к нему и скрыла от меня…»

— Её нет… что вам угодно?

— Она новую книжку обещала, книжечку… листки…

— Какую?

Принц медлил ответом. Недоверие, боязнь изобразились на его лице.

— Не бойтесь, — продолжал Мирович, — какие книги она вам приносила? Может, и я достану… ей передам…

— Летописец краткий… родословие царей… опять же…

Арестант остановился опять, боязливо поглядывая на незнакомца.

«Неужели книги Ломоносова? — подумал Мирович. — Вот судьба — ожидал ли того Михайло Васильич?».

— Про царей там, — продолжал узник, — про Петра и его брата, моего прадеда, царя Ивана…

Волнение более и более охватывало Мировича.

— Я вам все, какие угодно, — сказал он.

— В Маргарите Златоустого сказано, как погубили крестителя Иоанна… Я ведь, сударь, тоже Иоанн, и меня Иродиада с Фридрихом со света гонит…

— Какая Иродиада?

— Читали вы про злющую? читали? — спросил, с силой ухватя за руку Мировича, узник. — О! паки Иродиада бесится и пляшет, требует главы!

Арестант замолчал. Глаза его сверкали бешенством, ужасом и отчаянием. Губы судорожно вздрагивали.

— Скажите, — вдруг произнёс он, улыбнувшись, — верно, рыжей-то нет уже на свете?

— Кого?

— Да Петровны, сударь… царицы Лизаветы! — продолжал он. — Не един убо зверь подобен жене злей… Змеи и аспиды в пустыне убояшася; Иродиада же на обеде его усече…

Далее трудно было разобрать арестанта. Глаза его были широко раскрыты, губы, покрытые пеной, шептали бессвязные слова.

— Государыня скончалась, — ответил Мирович, — и притом, сударь, это была великого сердца монархиня.

— Так померла? Иродиады нет боле на свете? — чуть не выронив свечи, вскрикнул арестант.

Грудь его тяжело, порывисто дышала. Он не спускал глаз с Мировича.

— Кто же ноне в моём дворце? — спросил Иванушка.

— Новый государь.

— Кто?

— Пётр Фёдорыч.

— Так… Вольней быдто стало. Добрый он? Будет прибавка провизии? или останется две полтины на обед и на всё?

— Нет сомнения, о вас вспомнят, — сказал Мирович.

— Мучители, подло, — продолжал затворник. — Нет сердца у жён… Никого же, бесстудная, не щадит, ни левиты стыдится… ни священника чтит…

— Откройте, — прибавил он, помолчав и с трудом подыскивая слова, — какой он из себя, этот новый царь?

Мирович вынул из кармана и подал принцу новый рублёвик, с портретом Петра Фёдорыча. Тот жадно схватил его, поднёс к свече и долго пристально на него смотрел.

— Силы, силы Давида! — шептал Иванушка, путаясь в словах и задыхаясь. — Слышите убо людие, виждь Господи… невинен погребён…

Мирович опять не разобрал некоторых слов принца.

— Ваше благородие, вы не здешний, помогите! — вдруг обратился к нему узник.

— В чём, государь?

— Уйти отсюда можно… по галерее в окно, — зашептал арестант, — пилку мне, пилку; решётка, катер на озере… на берегу б лошадей… Лесом, горами!.. горы за озером видны…

— Сударь! мне вас жаль, вот как жаль! — душимый слезами, проговорил Мирович. — Но я присягал императору Петру Фёдорычу… изменником быть не желаю…

— Вы читаете, верно, умеете и писать, — продолжал Мирович, — напишите вашему дяде-императору. Голову отсекут, а уж я ему ваше письмо доставлю. И если когда-нибудь, — сорвалось вдруг от сердца у Мировича, — если вы и после того будете так же угнетаемы и несчастны, дайте мне знать… я явлюсь к вам… положу за вас жизнь…

Принц Иоанн, с удивлением и детскою радостью глядя на Мировича, робко протянул ему руку, тронул его за плечо.

— Спасибо, — прошептал он, — они подло, а за вас молиться буду…

— Чернил и пера не достанете, — продолжал Мирович, вынув записную книжку, — вот вам клочок бумаги и карандаш… Выбросьте цидулку в окно… в форточку… Всё откровенно изложите государю… Он добрый; лично не отзовётся, вспомнит через других… Умеете писать? два слова!..

Мирович не кончил. Сзади его послышался заглушённый возглас, торопливые шаги. Он оглянулся: то была Поликсена.

— Безумцы! Что вы наделали? Скорее, скорей! — проговорила она, схватив за руку принца и увлекая его обратно в его комнату. — Спешите; дети раздеваются, войдут сюда с няней, и мы пропали…

Через мгновение дверь Иоанна Антоновича была опять замкнута на задвижку. Пчёлкина бережно, мимо спящего Чурмантеева, вывела Мировича на крыльцо, возвратилась к ширме, вновь убедилась, что больной ещё не просыпался, взяла у него из-под подушки ключи, заперла дверь к принцу на замок, уложила детей спать, погасила свечу и, горько, нервически рыдая, упала лицом в подушку.