Мирович

В следующее утро Мирович явился к Чурмантееву пасмурный, терзаемый ревностью, сомнениями, догадками. «Так вот в чём дело! — рассуждал он. — Но какая причина заставила её утаить от меня правду? Что у неё на уме? Та же сатанинская гордость, безумие? Или судьба несчастного так её тронула, потрясла, что она сама невольно стала к нему неравнодушна? Мудрёного нет — сколько было примеров, жёны, дочери тюремщиков влюблялись в заключённых… отдавались им, бежали или гибли с ними».

— Так вы виделись с узником? — угрюмо спросил Мирович Поликсену.

— Виделась… Ну, и что ж из того? Надо было помочь князю. Никому не обязана отчётом…

— Но зачем же вы скрыли от меня? Ужли не доверяли?

— Ах, полноте… какое детство!.. Дело ясно… Неужто не догадались? Не моя ведь это тайна… А досталась она вам мимо меня, берегите её свято… Шутить с огнём опасно. Знаете, чем грозит здешний статут? Вы же притом военный; с вас взыщется строже.

— Знаю, знаю, — а вы всё-таки не доверили мне! Это обидно… Чем я заслужил?.. Я ли вызывался выполнить всякий ваш искус, наказ?

Поликсена пересилила себя. Ласковой кошечкой приникла она к Мировичу, взяла его за руку, взглянула ему в глаза с доверчивой детской улыбкой.

— О! много ещё испытаний впереди! — сказала она. — Друг мой… вы не знаете меня! Жизнь перед вами целая, — мало ли… всё ещё, всего можно ждать… А он-то, он! в том же заточении, в той же могиле ведь останется… и никто, никто не придёт ему на помощь, не облегчит его судьбы.

Искренние слёзы хлынули и не дали кончить Поликсене… Она плакала, не отрывая головы от плеча Мировича и как бы не чувствуя, как тот осыпал эту полную загадок, гордую и чуткую к бедствиям ближнего голову жаркими, давно сдержанными поцелуями.

К концу пятой недели поста каземат Иоанна Антоновича был оправлен. Нога Чурмантеева также настолько поджила, что он мог подняться без костылей и ночью, под своим надзором, перевёл арестанта Безымянного в его прежнюю казарму, в среднем этаже Светличной башни.

Мирович торопил Поликсену к отъезду, а сам с сердитой тревогой поглядывал на окна башни и всё поджидал, не выкинет ли принц Иоанн в форточку или не перешлёт ли ему каким-либо способом письма к государю? Ему вспомнилось, как он когда-то спас утопавшую, слабую собачонку. «Спасу и его», — повторял он себе.

Прошло ещё несколько дней. Форточка в каземате арестанта была наглухо заперта, и никто письма от него Мировичу не приносил. Попытался было Василий Яковлевич спросить Поликсену, была ли она при переводе принца от Чурмантеева и в каком настроении оказался при этом узник, что говорил и на кого и на что надеялся? Поликсена жаловалась, что арестанта переместили в ночное время и в таком секрете, что она о том узнала лишь на другой день.

Отъезд Пчёлкиной в Петербург был условлен в конце страстной недели. В исходе пятой она пригласила Мировича на совещание к священнику. Они остались вдвоём.

— Виновата я перед вами, Василий Яковлевич, — сказала она, в смущении опустив голову, — столько заставляла вас тревожиться, ждать; объявляла, простите, — в то время, — невозможные детские условия. Теперь я вижу всё ясно… Я вас оценила, я верю вам…

Мировича подхватили эти слова, унесли на седьмое небо. Его бросало то в холод, то в жар. Он жадно слушал.

— Но я забыла, — продолжала, ещё ниже склонясь лицом, Поликсена, — скажу вам откровенно… я упустила из виду главное, именно свои собственные к вам обязанности. Если б случилось… Ну, положим, если б всё было кончено… скажите, что принесу я вам сама? Ведь я сирота — чай, знаете, без роду, без племени… Я бедна… притом мои привычки, мой несдержанный, строптивый нрав…

— Не думайте о том, скажите слово, будьте моею, и ничего нам больше не надо.

— Нет, нет! не говорите так… Я от вас тогда в шутку требовала; теперь, не шутя, требую того же от себя… Жизнь — ведь это тернистый путь; я узнала… Слушайте.

Она обернулась, подсела ближе к Мировичу.

— Я выросла при дворе, — продолжала она, — сколько лет служила покойной государыне. И мною были довольны. Не оставят меня и теперь, авось, ни при чём. Так вот что я придумала, вот моё решение… Доверяю вам эту мою тайну.

Она остановилась, подумала.

— Поезжайте в Петербург, немедленно, завтра, даже сегодня, и опустите в ящик, что у дворца, вот это моё письмо.

Поликсена вынула из-под лифа запечатанный и обёрнутый в бумагу пакет.

— На имя государя? — удивился, взглянув на надпись, Мирович.

— Да… государь сам отмыкает тот ящик и прочтёт это письмо. Выполнит он мою просьбу, я ваша… без того, простите, не могу… я прошу о пособии…

Мирович стал отговаривать, доказывать, что ничего подобного не нужно. Поликсена стояла на своём.

— А если ответа не будет? — спросил он. — Сколько ж опять ждать?..

— Не ответят к Пасхе — ну, в таком разе, даю слово, поедем отсюда на Фоминой…

Мирович съездил в Петербург и опустил вручённое ему письмо в ящик у дворца.

VIII ДВА ИМПЕРАТОРА