Мировоззрение, естествознание, теология

Вопросы истории взаимоотношений науки и религии находятся также и в поле зрения идеологов современного протестантизма. Наиболее дальновидные из них понимают, что неубедительно представлять лишь науку козлом отпущения в многовековом конфликте веры и знания. Поэтому они пытаются дать более гибкое, наукообразное объяснение причин этой борьбы. Примером такой попытки является созданная французским теологом Ж. Гусдорфом концепция «взаимного очаровывания» и «взаимной порчи» науки и религии[77].

Существо ее сводится к следующему. Ответственность за вековую борьбу ложится и на науку, и на религию. «Вина» науки состоит в том, что ей присущ «научный тоталитаризм»: она притязает на всю действительность в ее совокупности, требует, чтобы в нее верили так же, как верят в религиозные догмы. Наука, выставив подобные притязания, хочет якобы стать религией и поэтому вступает с последней в конфликт.

С другой стороны, утверждает богослов, существует и «христианский тоталитаризм». Дело в том, что истины науки обладают общезначимостью, имеют для всех принудительную силу, и это всегда было привлекательно для идеологов церкви. По мнению Гусдорфа, «люди веры» были «зачарованы» подобным свойством знания и хотели для своей выгоды сделать родным для себя разум с его способностью доказывать и обосновывать. Это «очарование» религии наукой и приводило якобы к тому, что вера пыталась иметь значение знания, что вело к искажению смысла ее собственных высказываний и конфликту с наукой. Так, по мнению богослова, взаимное «очарование» науки и религии обусловило их взаимную «порчу».

Ж. Гусдорф делает реверансы в адрес научного знания, заявляя, что нет ничего справедливее желания человека науки быть господином в своем собственном доме. Ученому в ответ на упреки защитников религиозной веры Гусдорф даже предлагает затыкать уши по образцу спутников Одиссея, когда они хотели оградить себя от пения сирен.

Концепция Гусдорфа, несмотря на ее внешнюю респектабельность, несостоятельна в своей основе. Научное знание никогда не претендует на то, чтобы в него верили, как верят слепо в религиозные догматы. Это противоречило бы его природе. Знание потому и является знанием, что его истинность обосновывается и доказывается. Ни одно положение науки не принимается на веру, требуя доказательств независимо от того, сколько на это потребуется времени и какие усилия придется затратить.

Что же касается притязаний науки на всю природную действительность, против чего категорически выступает Гусдорф, то эти притязания вполне правомерны: длительное развитие естествознания показало, что существует только одна материальная действительность, которая на всех уровнях доступна научному познанию.

Особый теоретический и практический интерес представляет критический разбор концепции сближения естествознания и религии, развиваемой уже упоминавшимся А.Р. Пикоком в книге «Творение и мир науки» и во введении к сборнику «Науки и теология в двадцатом веке».

Актуальность критики его писаний обусловлена двумя моментами. Во-первых, речь идет о весьма активно публикующемся в последние годы авторе, выдвинувшемся на передний край борьбы современного фидеизма против научного мировоззрения. Во-вторых, в отличие от уже рассмотренных фидеистских схем он ставит в центр своей концепции не исторические факты прошлого, а «особенности» развития наук о природе именно в XX столетии.

Пикок утверждает, что возможность плодотворного диалога науки и религии в современных условиях является результатом радикальных изменений в их позициях: ныне науки о природе вынуждены-де отказаться от представления о строгой научной объективности.

Для доказательства этой главной своей идеи Пикок разворачивает следующую аргументацию. Он стремится опереться на идеи некоторых представителей современной буржуазной социологии и социальной антропологии (М. Хессе, Р. Хортон) о том, что в научном знании следует видеть не объективно-истинное отражение окружающего мира, а своего рода «природные мифы», находящиеся в полной зависимости от постоянно меняющегося контекста культуры, на идеи об инструментальном характере знания.

С восторгом пишет Пикок, что якобы между наукой и космологическими мифами различных народов прослеживаются особенно четкие связи и что в последние десятилетия рационализация мифического сопровождается все более сильной «мифизацией» самого процесса научного познания.

Использование этих идей потребовалось ему для того, чтобы затушевать принципиальное различие между мифом и научной истиной, представить ее своего рода «работающей иллюзией». С воодушевлением этот богословствующий естествоиспытатель заявляет, что социальные науки разрушили и сбросили с пьедестала «ходячее» представление о научной объективности, а «пресловутая» научная истина приобрела чисто инструментальный характер.

Все эти унизительные эпитеты, которыми Пикок награждает научную истину, показывают только, насколько она во всей своей строгости, мощи и полноте ненавистна теологическому мышлению.