Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Физическая боль – наименьшая проблема. Поскольку интенсивность боли отчасти объясняется страхом, сопровождающим ее, победа над страхом способна в то же время избавить от боли. С болью можно также смириться, если у нее есть цель, – так пациент радуется возвращению жизни и ощущений, пусть даже болезненных, в замерзшей руке. Боль можно и превозмочь во имя насущной цели, как, например, во время футбольного матча. В исключительных случаях, когда боль бесполезна, ее можно приглушить с помощью медикаментов или контроля над ощущениями. Рамакришна, великий индуистский святой, или гуру, умер в XIX веке от рака гортани. Врач, который осматривал его на последних стадиях болезни, ощупал отмирающую ткань, и Рамакришна вздрогнул от боли. «Подождите немного, – попросил он, потом добавил: – Теперь можно», и уже не сопротивлялся манипуляциям врача. Пациент сосредоточил внимание в точке, куда почти не достигали нервные импульсы. Тем или иным способом можно, по-видимому, дойти до состояния, в котором физическая боль перестает представлять значительную проблему.

Более серьезна психологическая боль, возникающая из-за неосуществимости конкретных желаний. Мы хотим выиграть турнир, но проигрываем. Хотим прибыли, но сделка расстраивается. Повышение достается нашему конкуренту. Мы бы не прочь получить приглашение, но нами пренебрегают. В жизни так много разочарований, что мы готовы предположить, что они составляют неотъемлемую часть человеческого удела. Но на поверку оказывается, что у разочарований есть нечто общее. Каждое препятствует ожиданиям эго конкретного человека. Если бы у эго не имелось ожиданий, для разочарований не было бы причин.

Если все это выглядит как избавление от болезни путем убийства пациента, ту же точку зрения можно представить в позитивном ключе. А если расширить интересы «я» настолько, что мы посмотрим на человечество почти с точки зрения Бога? Тот, кто взглянет на все в свете вечности, станет объективным к себе, сумеет принять и неудачу, и успех в потрясающей человеческой драме «да» и «нет», положительного и отрицательного, действия двух противоположных сил. Личное фиаско окажется таким же незначительным поводом для беспокойства, как роль неудачника, сыгранная в постановке театрального кружка. Как может человек быть разочарован своим поражением, если радость победителя он тоже ощущает как собственную? Как может задевать обида оттого, что тебя обошли повышением, если опосредованно радуешься успеху конкурента? Вместо того, чтобы стонать «невозможно!», нам, пожалуй, следовало бы удовлетворенно отметить, как такой взгляд отличается от обычной жизни, поскольку из того, что пишут о величайших духовных гениях, можно счесть, что они достигли подобных воззрений. «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне», – должны ли мы предположить, что Иисус рисовался, произнося эти слова? Рассказывают, что Шри Рамакришна однажды

…взвыл от боли, увидев, как яростно ссорятся два лодочника. Он достиг отождествления самого себя с невзгодами целого мира, какими бы нечистыми и жестокими они ни были, в итоге его сердце постепенно покрылось шрамами. Но он знал, что должен любить Бога во всех людях, какими бы неприязненными и враждебными они ни были и во всех проявлениях мысли, управляющей их существованием, зачастую приводящей их к ссорам друг с другом[12].

К такому явлению, как отрешенность от конечного «я» или преданность всему сущему, можно относиться как позитивно, так и негативно. Когда оно возникает, жизнь возвышается и над возможностью раздражения, и над тоской – третьей угрозой для радости, – ибо космическая драма слишком зрелищна, чтобы допустить скуку в случае настолько яркого отождествления.

Второе значительное ограничение человеческой жизни – невежество. Индуисты утверждают, что и оно устранимо. Упанишады говорят о «познании Того, знание о котором приносит знание обо всем». Маловероятно, что под «всем» здесь подразумевается всезнание в буквальном смысле. Скорее, имеется в виду озарение, открывающее смысл всего. С учетом этого обобщающего озарения вопросы о деталях были бы так же неуместны, как вопросы о количестве атомов в живописном шедевре. Когда ухвачена суть, кому нужны подробности?