Миртала

— Эскулап! Эскулап! — еще где-то призывал тревожный голос. — Верни очам моим те болезни, от которых ты некогда избавил их! Пусть они лучше снова ослепнут, чем будут смотреть на эти черные щиты, из середины которых струится кровь… Когда щиты ударятся друг о друга, горе Риму! Вы видите эти щиты, о квириты? Вы видите их?

Они всё видели: струи крови, перекрещенные огненные мечи, железные щиты, из которых сочилась кровь. Они видели всё это и гораздо больше этого, потому что сегодня природа разрисовывала и лепила небо с поистине непревзойденной фантазией. В самой большой из туч столкнулись два воинских отряда, которые потом быстро перетекли в две химеры, трясущие львиными гривами и сбрасывающие с себя хвосты из желтых змей. Из-за химер выглянул сатир, смеющийся и рогатый, а с другой стороны к нему плыла легкая гирлянда белых нимф. Внезапно химеры, сатир, нимфы и окружавшие их тусклые венки лесов исчезли, и тело тучи сбилось в громадную гору, с вершины которой рванулись кроваво-фиолетово-белые языки пламени. Походило на извергающийся вулкан.

— Беда, горим! — крикнули десятки голосов, в которых послышался самый страшный из всех римских страхов — страх пожара.

В это время в воздухе раздался одиночный продолжительный металлический звук. Откуда он? Наверняка что-то бытовое, чистая случайность, имевшая место в одном из ближайших домов или в какой-нибудь из мастерских Тибрского заречья. Но тысячная толпа с воплем пала на колени и воздела руки к небу. Среди всеобщего молчания один из прорицателей громко и четко объявил, что звук сей идет от небесных щитов, которые невидимы в данный момент, потому что ударили друг о друга за вулканом.

В побледневшей толпе раздались голоса:

— Великая Юнона, добровольно из Вей в Рим прибывшая и вершину Авентина стерегущая, защити свой город!

— Святая над святыми, Изида Египетская, слабых женщин защитница, смилуйся над нами!

— Аполлон! Милостивый патрон пастухов, не дай погибнуть бедному люду!

Чувство семейственности, родственности сильно и тревожно всколыхнулось в груди.

— Отец! Отец, где ты? — звал плаксивый детский голосок.

— Бальбия! Я ведь ищу тебя! Куда ты опять пропала?

— О дети мои! Я бегу к детям моим, оставленным там… в Субуре!

— Нет, мама, я не пойду с тобой… я не могу бросить моего Клавдия, я люблю его!

Сильвий, ткач с Авентина, совершенно трезвый, скептически ухмылялся, слушая слова прорицателей, бросая быстрые взгляды вокруг и обнимая за шею Вентурия, худое и изнеженное тело которого тряслось, словно в лихорадке.

— О Сильвий! — шептал он. — Мне так страшно, что лучше бы меня мать не родила!

— Глупый ты, не умнее младенца! — рявкнул ткач, но тем не менее еще сильнее обнял дрожащего дружка.

Выпученными глазами Вентурий глядел на тучи:

— Смотри, Сильвий, смотри! Пусть меня боги покинут, если я вижу над головами нашими не стадо слонов!

— Глупый ты, как амфора пустая! — повторил Сильвий и, пользуясь догадкой приятеля, простер руку к облакам. — Стадо слонов! — крикнул он. — Пусть меня боги покинут, если это не стадо слонов. Вот уж нам, квириты, мало не покажется, когда эти бестии на головы наши обрушатся! Если вы не слепы, смотрите сами, откуда, с какой стороны они к нам Летят. С востока летят! Проклятый Восток! Понаехали проклятые с Востока и гнев богов на нас навели!

Толчея умножала жару и подогревала воображение. То тут, то там слышались рассказы о недавних странных событиях, которые предвещали скорые великие беды. Все слышали, а теперь рассказывали о том, как недавно в Апулии родился теленок с головой на бедре. В Арретиуме шел дождь из камней. Но еще более страшным явлением боги отметили Самниум. Там тоже прошел дождь, но из рваных кусков мяса. В Этрурии шестимесячный младенец пролепетал на руках у матери: «Беда!» В Апулии два горящих факела средь бела дня пролетели над нивой и жнецами.

Заслуженный ветеран, проявивший на войне беспримерное мужество, Педанус в этот момент побледнел, его взор помутился, и он громким голосом изрек:

— В моем родном Бруттиуме, говорят, у одной бабы пшеничные колосья выросли из носа…

Это объявленное Педанусом чудо было воспринято со всей серьезностью. Еще утром даже самые легковерные наверняка рассмеялись бы, услышав его сообщение, но теперь одни уже были не в состоянии сомневаться хоть в чем-нибудь, другие же, меньшинство, не смели признаться в своих сомнениях. Впрочем, никто не сомневался в истинности слов Пуденса, которому сегодня ночью приснился племянник его, Приск, который с плачем упрекал Пуденса в том, что смерть его до сих пор не отомщена. Пуденсу и на самом деле все это должно было присниться, ибо, рассказывая о сне, он скорбно скривил рот, а в глазах его горела бешеная жажда мести.