Миры Артура Гордона Пима

А теперь, поскольку я частично удовлетворил ваше любопытство и поскольку я несколько утомлен после двух дней и ночей общения с Петерсом, вы безусловно позволите мне прерваться на столь подходящем для паузы месте. Завтра вечером я продолжу историю Дирка Петерса с момента, на котором обрываются дневниковые записи Пима, и доведу повествование до момента, когда обитатели Хили-ли решают, что воздух какой-нибудь другой земли будет много полезнее для здоровья и долголетия Петерса, а равно для их собственного спокойствия. И я заверяю ваше султанское величество, что завтрашняя моя история гораздо интереснее сухих научных фактов, изложенных мной сегодня вечером, которые, на мой взгляд, вам следовало узнать прежде, чем услышать последующий обстоятельный рассказ о путешествии Петерса.

Я согласился на такое предложение и поблагодарил Бейнбриджа за внятное описание загадочного антарктического региона и за то, что он взял на себя труд нарисовать столь подробную карту – которую он по моей просьбе оставил мне. Я уже собирался задать один вопрос, когда дверь отворилась и в комнату ворвался доктор Каслтон.

– Ну, как там старик? – спросил он.

Мы описали состояние Петерса, и я даже пересказал несколько фактов, только что сообщенных мне Бейнбриджем. Затем я задал вопрос, который минуту назад хотел задать, но не успел в виду внезапного появления Каслтона.

– Но не способствовали ли примененные лекарства, – спросил я, – чрезмерному возбуждению воображения у Петерса? Принято считать, что наркотические лекарственные препараты оказывают сильнейшее действие на человеческий мозг, порождая в нем самые диковинные фантазии.

– Нет, – ответил Бейнбридж. – И присутствующий здесь доктор скажет то же самое. Ни один наркотик на свете не может вызвать даже слабое подобие такого эффекта.

– Разумеется, нет, – сказал Каслтон. – Большинство неспециалистов не просто невежественно – прошу прощения, сэр, но я знаю, вам нужны факты, – не просто невежественно, но чрезвычайно и беспросветно невежественно в данном вопросе. Говорят, будто Байрон выпил дюжину, если не двадцать бутылок вина в ночь, когда написал «Корсара». Если и так, значит, он просто написал «Корсара», невзирая на действие вина. Я слышал мнение, будто По находился в состоянии алкогольного опьянения, когда писал «Ворона», – каковое утверждение не только не соответствует истине, но и не может быть правдой, как прекрасно знает любой человек, когда-либо пытавшийся писать под влиянием алкогольного стимулятора. Наркотические вещества – включая алкоголь, – которые якобы стимулируют так называемое рациональное воображение, в действительности стимулируют лишь иррациональную фантазию. Находящемуся под действием наркотиков человеку кажется, будто они усиливают работу воображения, но на самом деле они лишь вызывают болезненное нервное возбуждение, в котором человек сильно переоценивает значение своих видений, в действительности бледных и совершенно неинтересных. Пусть одурманенный человек попытается поделиться с другим своими фантазиями, и… – да кто не знает, сколь скучна пьяная болтовня? Разве Де Куинси, со своим блестящим умом, преуспел в стараниях описать картины, которые вызывал в своем воображении? Он говорит о ярких мысленных образах, возникавших под влиянием опиума, но не описывает ровным счетом ничего. Вот Мильтон – старый пуританин, убежденный трезвенник, – у него в воображении рисовались потрясающие картины, которые он мог описать словами и которые стоит бережно хранить в памяти. Древние греки были людьми чрезвычайно воздержанными, и авторы «Возвращений» отнюдь не были пьяницами – Гомер пел «Илиаду» и «Одиссею» трезвым языком и находясь в трезвом уме, способном контролировать дикцию. Человек, который напивается, чтобы написать стихотворение, непременно обнаружит, что написать стихотворение легче на следующий день, несмотря на головную боль, хандру и тому подобное. – Здесь сей чудак выдержал небольшую паузу, а затем продолжил: – И я знаю это по собственному опыту! Да, сэр, я пил виски бочками – просто бочками. Я видел огромные шевелящиеся клубки змей. Я спустился в гостиную, и одна леди, заметив, что я роюсь в карманах, сказала мне: «Доктор, ваш носовой платок в заднем кармане». Господи! Да я просто запихивал обратно выползавших из карманов змей, мерещившихся мне в белой горячке! Мне жаль слабаков, которые спешат слечь в постель из-за легкого приступа delirium tremens. Я отбрасываю гадюк в сторону одним взмахом руки и занимаюсь своим делом. Но вот на петухах я сам останавливаюсь. Человек, способный смеяться над змеями, непременно струсит перед петухами. При виде змей можно закрыть глаза, но при крике петухов слуха не замкнуть, они орут у тебя в уме. Да уж, в жизни всякое бывает. Но поверьте мне, любая настоящая поэзия – в стихах или в прозе – творится ни в коем случае не пьяницей.