Миры Артура Гордона Пима

Здесь Бейнбридж на минуту умолк, прошелся взад-вперед по комнате, снова зажег давно забытую сигару, которую по-прежнему держал в руке, а потом уселся в кресло и продолжил:

Глава семнадцатая

– Приятно размышлять об этом периоде жизни молодого Пима. Мы думаем о его родном доме на далеком острове Нантакете, о любящей матери, гордом отце, обожающем старом деде – обо всем, что он оставил, возможно навсегда, в приступе мальчишеского безрассудства; потом вспоминаем о вспыхнувшем на корабле мятеже – безусловно, одном из страшнейших испытаний, какие могут выпасть на долю мужчины; о смерти лучшего друга и отца друга, о кораблекрушении и долгих, мучительно-долгих днях, когда он, изнемогая от голода и жажды, напряженно всматривался вдаль в надежде увидеть какое-нибудь судно; о гибели всех товарищей, за исключением гориллобразного полукровки, чей животный инстинкт любви и преданности стал надежной защитой бедному мальчику. Потом наступает светлая полоса жизни в Хили-ли, подобная солнечному лучу, на мгновение пробившемуся в разрыв облачной пелены ненастным днем. Для Пима солнце блистало особенно лучезарно, когда тяжкие невзгоды отступили на время; но когда облака вновь застили от него светлую радость существования, они сомкнулись уже навсегда. Однако этот мальчик – в сущности, совсем еще ребенок, – в свои юные годы познавший больше тягот и опасностей, чем выпадает на долгую жизнь большинства стариков, все же успел насладиться счастьем, какое судьба дарует далеко не всем. Он наслаждался счастьем, перед которым меркнет всё, чего в силах достичь честолюбие, подкрепленное богатством и властью, – а именно, преданной любовью прекрасной женщины, равно любимой взаимно. Этого мальчика любила женщина, способная своим колдовским очарованием утолять все желания, пленять воображение, возбуждать в сердце страсть, возносящую душу в небесные сферы, где она пребывает в гармонии с Божественным и припадает – как умирающий от жажды странник в пустыне припадает запекшимися губами к прохладному роднику, – к источнику самой любви. Но в большинстве случаев любовь человеческая столь низменна и столь злотворна, столь безнравственна! Господь, преследуя Свои непостижимые цели, связывает для рода людского плотскую страсть с любовью божественной. Двое не неразлучны, и человек с легкостью разлучает их. Истинную любовь можно увидеть как среди низших, так и среди высших форм жизни, наделенных сознанием. Мы видим ее в сердце верного пса, умирающего на могиле своего любимого хозяина и испускающего последнее дыхание в исполненном муки вое. И мы видим ее в непорочном женском сердце, где она дремлет, готовая в любой миг пробудиться в ответ на зов родственной души и запылать неугасимым вечным пламенем. Женщина божественна по сути своей. Мужчина порой накрепко запирал ее в гареме, порой возводил на имперский трон – но не истребил в ней божественного начала.

В случае с Пимом, возможно, не любовь, но нечто иное позволило бы ему благополучно дожить до счастливой старости – а возможно, именно любовь. Нам хочется думать, что она была подобна прекрасному растению, цветущему вечно. Думаю, то была такая любовь, какую каждый человек с воображением представляет в виде могучей горы, таящей в своих недрах несметные сокровища, рядом с которой все кажется ничтожным – явленный в сгущенном состоянии бесконечный и вечный океан любви – мимолетное видение рая, где пребывает Всемогущий, который есть Любовь.

Насколько я могу судить по фактам, которые Петерсу хорошо известны, но которые я выведал у лукавого, но одновременно простодушного старика с великим трудом, у молодой четы было в высшей степени восхитительное, хотя и чрезвычайно необычное свадебное путешествие. Шли месяцы, и наконец снова настал декабрь – средний месяц антарктического лета, в котором, как и в январе, солнце не заходит.

В эту чудесную пору антарктического года было снаряжено прекрасное судно типа яхты, на борт которого взошли Петерс в качестве капитана, четыре члена экипажа, Лилама с подругой и двумя горничными, а также Пим со своим ныне близким другом, Дирегусом – и путешествие началось.