Миры Филипа Фармера. Том 02. Личный космос. За стенами Терры

Во-первых, меня пленила концепция физического бессмертия с сопутствующими ему преимуществами и бедами. Эта тема проходит через книги, как блестящая нить медной проволоки. Во-вторых, я восхищен идеей миниатюрных вселенных, и, на мой взгляд, она не имеет ничего общего с упоминанием о различных параллельных мирах. История о вселенных, специально созданных, чтобы служить кучке могущественных разумных существ, — это сюжет настоящего мастера. Что же касается очаровательной структуры многоярусного мира, то здесь я снимаю перед автором шляпу.

Кроме этих идей и находок Фармер собрал команду персонажей, которые мне очень понравились. Особенно я хотел бы отметить Кикаху — жуликоватого парня, чья смелость и ловкость оттенены бесподобным обаянием. В первом томе он едва не отобрал у Вольфа приз зрительских симпатий. И наоборот, во втором томе мы встречаем жалких, никуда не годных интриганов, которых на время связала судьба. Мы видим скопище подлых, бесчестных и противных личностей, готовых ради забавы перерезать друг другу глотки. Я чертовски влюблен в елизаветинский театр и поэтому получил огромное удовольствие, узнав в начале книги об их близких родственных связях.

«Священные существа могут быть притягательными и омерзительными (лебедь и осьминог), прекрасными и уродливыми (непорочное дитя и беззубая ведьма), добрыми и злыми (Беатриче и Belle Dame Sans Merci[2]), историческими и вымышленными (человек, встреченный на дороге, или персонаж, известный по рассказу или сну); они могут оказаться титулованными особами, неприметным попутчиком в купе или теми, кто нравится нам при определенных условиях, однако эти условия столь абсолютны, что возникает благоговение».

(У. X. Оден «Творчество, знание и понимание»).

Филип Хосе Фармер живет на солнечном Западе, по другую сторону мира, в местечке, которое называется Калифорнией. Мы никогда не встречались с ним, разве что на страницах наших книг. Я восхищаюсь его чувством юмора, той изумительной способностью находить идеальную и единственно верную фразу для всего, что он пишет. Владея любыми оттенками эмоционального спектра, Фармер может предстать перед читателем непреклонным, мрачным и туманным, а затем, подобно радуге, озарить нас светлой и безмятежной радостью. Он обладает очаровательным тактом в описании священного и мирского. Его простота в применении этих понятий вызывает благоговение.

Любой автор, обращая читателей в свою веру, должен уводить их в место без времени и пространства, которое люди называют воображением. У Фармера есть к этому особый дар и особое умение.

Процитировав Одена, я должен согласиться с его наблюдением — писатель не может читать вещи другого автора, не сравнивая их с собственным творчеством. Со мной это происходит постоянно. И я почти всегда с трепетом склоняю голову, читая книги трех фантастов: Старджона, Фармера и Брэдбери. Их понимание священных тем настолько транссубъективно, что личные особенности каждого автора становятся универсальными и оживляют человеческое бытие, как рождественская елка с гирляндами неоновых лампочек. Но даже в этой необычной манере Филип Фармер имеет свой уникальный почерк…

Все, о чем он говорит, хотелось бы сказать и мне. Однако ему это удается, а мне — нет. Он мастер того, что Генри Джеймс назвал «углом зрения», и его «у.з.», отличаясь от моего собственного, неизменно оказывается шире и точнее. Я просто не могу угнаться за ним. А значит, на белом свете есть люди, которые превосходят меня в том, что мне нравится делать. И от этого я жую бороду и вспоминаю Джорджа Лондона в роли Мефистофеля. После возвращения в столичную Оперу он сыграл в «Фаусте» Гуно. Помните: Маргарита воспаряет в небеса, он протягивает руки, но перед ним опускаются железные врата; и тогда он хватается за засов, какое-то время смотрит на Всевышнего, отворачивается, медленно опускается на колени, и его рука срывается с замка — а потом занавес. И именно так я чувствую вещи. Но мне не удается выразить это словами — вот почему я восхищаюсь Филипом Хосе Фармером.

Так что же мне сказать о его новой книге? Может быть, лучше предоставить слово Шекспиру:

Лепид. Что за штука твой крокодил?

Антоний. По форме, сир, он похож на себя самого:

Столь же широк, как его ширина;

Столь же высок, как его высота;

Он движется на своих конечностях

И живет тем, что его питает.

А когда элементы жизни выходят из него,

Он переселяется в иные миры.

Лепид Какого он цвета?

Антоний. Своего собственного.

Лепид. Любопытная гадина.

Антоний. Прелюбопытнейшая. И слезы у него мокрые.

(«Антоний и Клеопатра», акт 2, сцена 7)

И действительно, господа, лучше тут не скажешь. Книга Фармера — это мастерство, приправленное талантом, и, как любая из его историй, она целостна, уникальна и похожа только на саму себя. Я рад, что такой человек оказался моим современником и соотечественником. Таких, как он, немного. И я бы даже сказал, ни одного.

Прочитав его книгу, вы поймете, что я имел в виду.