Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

Колебания соавторов, похоже, воплотили странные трансформации общественного мнения в конце 1930 — начале 1931 года, показавшие, что «действительной целью эффектной судебной инсценировки было не исправление правосудия, но симуляция общенародного единодушия, атмосферы гражданского экстаза, — безотносительно к содержанию вызывающих ее лозунгов»[350]. Как полагает О.В. Хлевнюк, «Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры. Все провокации и “разоблачения” этого периода преследовали сравнительно скромные цели: создать условия для окончательного подавления оппозиции, запугать всех недовольных и колеблющихся»[351]. Потому, с одной стороны, наконец вывели из Политбюро и сняли с поста Предсовнаркома А.И. Рыкова, с другой же стороны, истерические требования казни членам Промпартии были блокированы неожиданной заменой расстрела на десять лет заключения, а 23 мая в «Правде» председатель ВСНХ Серго Орджоникидзе напечатал статью «Кто сконструировал и технически руководил постройкой первого советского блюминга», где подчеркивал инженерные заслуги бывших заговорщиков.

Завершив дилогию, Ильф и Петров выполнили «социальный заказ». Вот только делали они это по-своему, и результаты получились несколько неожиданные.

Да, соавторы доказали: Бендер не решил задачу личного обогащения незаконными способами, потому что в СССР она такими способами неразрешима вообще, а из СССР незаконно обретенное богатство вынести не удастся: отнимут. Неважно, с какой стороны государственной границы, но обязательно отнимут.

И все же роман не был вполне советским.

(1) В меру радикализации конфликта коллектив / одиночка, базового для «Золотого теленка», радикализировался и протест главного героя: самим фактом своего существования и своими афоризмами он отрицал советскую власть. Даже поражение тут ничего не меняло. Несмотря на то (или благодаря тому) что великий комбинатор упорно не желал «строить социализм». Тесно ему было в СССР, тесно и скучно. Соответствующую фразу редакторы могли бы и вычеркнуть — все равно она бы подразумевалась, поскольку дело было не во фразах, а в базовом конфликте. Но если умному и смелому, веселому и великодушному, изобретательному и щедрому скучно и тесно в «стране социализма», то нежелательные — с точки зрения «идеологической выдержанности» — ассоциации тоже сами собой подразумевались. Хотели того соавторы или же нет[352].

(2) Обаяние великого комбинатора и разящая сила его острот возрастали оттого, что — на уровне нарратологии — он функционировал в качестве носителя авторского взгляда, да еще и аккумулировал энергию литературных аллюзий. Сюжетное построение, отражающее ситуацию «после “Головокружения от успехов”», было вполне лояльным, но лишь оно блокировало бендеровский потенциал отрицания и реабилитировало соавторов. Потому они так и беспокоились о новой развязке «Золотого теленка».

А может, (3) оказалась актуализирована глубинная, жанровая «память» Бендера — «сочетание плутовства с демонизмом». И приходится констатировать тонкость Луначарского, который тревожно предупреждал Ильфа и Петрова о парадоксальности их героя: «Оставить его плутом и повести дальше по пути разрушительного авантюризма — значит превратить его окончательно в бандита, в своеобразного беса (так!), опасно вертящегося под ногами у строительства жизни».

Издательские данные