Миры Империума

— Но почему вы не явились ко мне открыто? Избранный вами способ хотя и смел, но чрезвычайно опасен. Наверное, вы знали об изменниках в моем окружении и опасались, что мои враги не допустят вас ко мне.

Он так стремился во всем разобраться, что сам отвечал на большую часть собственных вопросов. Выгоднее всего было ограничить свои комментарии до минимума. Однако наступил подходящий момент для упоминания о судьбе двух агентов Бейла, которых, несмотря на дипломатическую аккредитацию, избили, пытали и в итоге прикончили. Мне не терпелось пролить свет на вопиющее противоречие в характере диктатора. И я решился.

— Помнится, год назад двоих послов к вам приняли плохо. Мне не приходилось рассчитывать на достойный прием. И я решил встретиться с вами приватно, лицом к лицу.

Лицо Баярда напряглось.

— Двое послов? Но я ничего о них не слышал.

— Сначала они встретились с генерал-полковником Ян-гом,— сказал я,— а потом вы приняли их лично.

Баярд побледнел.

— Есть один пес из числа опустившихся офицеров, предводитель шайки головорезов, живущей поборами с той жалкой торговли, какую мне удалось возобновить. Его имя Янг. Если он нанес ущерб посланникам вашей страны, я обещаю вам его голову.

— Рассказывали, что вы самолично расстреляли одного из них,— не отставал я.

Не сводя с меня глаз, диктатор вцепился рукой в подлокотник.

— Клянусь вам честью дома Баярдов, до сей минуты я не слышал о ваших послах, и по моей вине им не причинили никакого вреда.

Я поверил ему. Сомнения множились с каждой минутой. Идею о союзе с цивилизованной державой он встретил с явным воодушевлением. С другой стороны, я своими глазами видел погром, устроенный его бандитами во дворце, и атомную бомбу, которую они пытались взорвать.

— Хорошо. От имени моего правительства я принимаю ваши объяснения. Но каковы гарантии того, что нападения и бомбардировки не повторятся...

— Нападения и бомбардировки?!

Глаза у него округлились. Повисла пауза.

— Слава богу, вы пришли ко мне ночью, тайно,— сказал он,— Теперь я вижу, что нити управления делами ускользают из моих рук и ситуация намного сложнее, чем я предполагал.

— Всего за прошедший год имели место семь нападений, и четыре из них — с применением атомной бомбы,— сказал я.— Последнее — меньше месяца назад.

— По моему приказу,— начал он сдавленным голосом,— все ядерные материалы до последнего грамма, о которых мне было известно, затоплены в море в день основания этого государства. Я знал, что среди моих людей есть изменники, но и помыслить не мог, что найдутся злодеи, способные возродить этот ужас. Если еще не слишком поздно, прошу вас и ваше правительство принять мои заверения в том, что я предоставлю все ресурсы моего государства в руки самых надежных людей, входящих в подразделение, известное как Герцогская гвардия,— ветеранов, которых я вел в битву при Гибралтаре в тот день, когда в последний раз стоял на земле на собственных ногах. Они получат приказ разыскать и уничтожить тех, кто виновен в этих чудовищных преступлениях.

— Пока еще не поздно,— сказал я.

Он отвернулся и через комнату взглянул на акварель: на ней была изображена полуразрушенная стена под лучами солнца, пробивающимися сквозь листву деревьев.

— Сколько раз за эти годы, брат мой, я молился, чтобы еще не было поздно. Не поймите меня неправильно, я обращался не к ложному Богу священников. Я обращался к самому себе, стремясь отыскать в собственной душе мужество и сделать то, до чего долгое время другим, погрязшим в грабежах, не было дела. Мне хотелось сберечь то, что осталось от достижений человечества, дабы иметь точку опоры в борьбе с наступающим мраком. Я боролся с теми, кто сжигал библиотеки, переплавлял скульптуры алтаря Челлини, топтал Мону Лизу среди развалин Лувра. Добычи хватало всем — целые горы ценностей. Ведь столько людей погибло, а целые города остались почти невредимы. Да, в чем мы не знали недостатка, так это в добыче. Грабеж сам по себе представлялся логическим концом всего. Удавалось спасти лишь фрагмент здесь, кусочек там, постоянно твердя себе, что еще не поздно. Но шли годы, и ничего не менялось. Зато изменились сами люди: казалось, теперь они живут исключительно ради грабежа. Поначалу срабатывала необходимость: после атомных бомбардировок, эпидемий, голода уцелевшие в двадцатилетней войне были вынуждены рыскать среди руин в поисках средств к существованию. Но сокровищ оказалось так много, и тех, кто мог поделить их, осталось так мало, что сам дележ превратился в образ жизни. Промышленности, сельскому хозяйству, семье пришел конец. Сейчас ни у кого нет детей.