Миры Пола Андерсона. Т. 18. Камень в небесах. Игра Империи. Форпост Империи

— Это официальная биография. А что ты знаешь о нем как о личности?

— Ну, только такое, как обычно в новостях показывают… Нет, я еще говорила с ребятами, которые у него служили. И мне нравится, что они говорят. Он мужик без юмора и суровый, но всегда справедлив. Самого последнего рядового выслушает, если это по делу надо. Обычно немногословен, но если разговорится… — Диана поежилась. — Слыхала его речь — в прошлом году, конечно, когда он нас спас от мерсейцев. У меня еще и сейчас мурашки по коже, как вспомню.

— То есть герой, — сказал Таргови как бы про себя.

Взгляд Дианы стал жестче:

— А почему бы и нет?

— На этом этапе мне лучше помолчать, — задумчиво ответил Таргови. — Может быть, я в своих опасениях ошибся. Только ты спроси себя, какие элементы — допустим, преступные — могут сговориться, чтобы воспользоваться хаосом. Спроси себя, какой вред могу принести я кому‑нибудь вообще, пытаясь докопаться до правды, какой бы она ни оказалась.

— Хм–м-м… — она смотрела вдаль. — Аксора уговорить — потому что дурачить я его не буду, Таргови, хотя могу как‑то оттенить факты — м–м-м… Ладно, если я скажу, что Дедал для его поисков лучше, и нам бы неплохо было добраться туда, пока еще можно, а ты нас берешь с собой, потому что сам слегка заинтересовался — это может сработать. Понимаешь, он искренне верит в существование Добра.

— В чем ты и я не очень уверены. Зато мы точно знаем, что зло существует, — сказал Таргови. И в голосе его вдруг зазвучала сталь. — А еще, Диана Кроуфезер, подсчитай, во что обойдется гражданская война, начатая твоим героем. Разрушение, смерть, опустошение, боль, горе — и все это миллионократно. Ты больше склонна к сочувствию, чем я.

Глава 4

Дом адмирала сэра Олафа Магнуссона стоял в уютной зеленой роще в ста километрах от Аурейи к северу. Для человека его богатства и положения дом был маловат, а интерьер скромен. Но так пожелал адмирал, а приняв решение, он умел добиваться его исполнения. Единственной роскошью, если можно так ее назвать, был гимнастический зал, где адмирал проводил не менее сорока минут из каждых пятнадцати часов, и площадка для наблюдений, где он при необходимости предавался медитации. Конечно, так бывало лишь тогда, когда адмирал был дома, что последнее время случалось нечасто.

Адмирал стоял на площадке, рассеянно глядя вдаль — высокий мужчина с крепкой мускулатурой, с крупными чертами широкого лица, с белобрысыми бровями над сапфировыми глазами, редеющими песочного цвета волосами. Лицо загорелое и изрыто морщинами, на левой щеке боевой шрам, который он не дал себе труда убрать и который стал чуть ли не фирменным знаком. Перед ним расстилалась необъятная ширь земли и неба. Поблизости земля была отдана терранской флоре: траве, розам, остролисту, кустарникам, дубам, кленам и еще разным деревьям; вокруг домов, принадлежащих людям, цвели сады Империи. Дальше свое брала исконная природа Дедала, деревья и кустарники, тень черно-зеленых блестящих листьев, ни одного цветка. В высоте пролетали не птицы, хотя крылья их сияли в вечернем солнце, подобно орлиным. Заходящее на западе солнце уже начало терять форму диска. Вокруг него переливалась дымка, и можно было видеть, как все толще становится слой воздуха, сквозь который пробиваются его лучи. Над светилом парили золотые облака.

Олаф Магнуссон если все это и видел, то воспринимал лишь краем сознания. Не был он увлечен и созерцанием Всего, как предписывала его неосуфийская религия. Он старался ему предаться, но мысли уходили в сторону, пока наконец он не осознал, что размышляет о той ипостаси Божественного, что предстояла перед ним в этот вечер.

Сила. Сила бесстрашная, не знающая колебаний, служащая воле, что не жестока и не милосердна, но лишь твердо идет по дороге своей судьбы.

…Это видение ему не удалось задержать надолго. Слишком оно было прекрасно для человека. В сознании его продолжали мелькать голые факты, практические соображения, вещи, которые нужно сделать, вопросы о том, как их сделать — да, крестовому походу тоже нужны интенданты.

До его слуха донесся звук шагов и дыхание. Он повернулся уверенно, владея своим телом, как фехтовальщик или альпинист, поскольку был и тем и другим. Это оказалась жена. Она остановилась в метре от адмирала.

— Что такое? — спросил он требовательно. — Срочное?

— Нет, — ее тихий голос был еле слышен сквозь холодный посвист ветра. — Извини. Я не стала бы тебе мешать, но уже поздно и дети есть хотят. Я хотела узнать, будешь ли ты с нами обедать.

Бас загремел:

— И ради такой ерунды ты прерываешь мою медитацию?

— Извини, — повторила она. Но не съежилась, а стояла пред ним со своей собственной гордостью. И собственной грустью. — Вообще я не стала бы. Но раз ты уезжаешь надолго и Бог знает, вернешься ли когда‑нибудь…

— Откуда такие мысли?

Вида Лонве–Магнуссон улыбнулась краями губ:

— Ни за какие деньги ты никогда не взял бы в жены дуру, Олаф. Вспомни, что я знаю тебя долгие годы, и внимательно слушаю новости, и историю изучала. В какой день войска вдруг провозгласят тебя императором? Завтра?