Миры Пола Андерсона. Том 19

— Позволь-ка еще минутку. — Ворон открыл одну из множества дверей, которые вели в ближайший коридор. Как обычно, она была стальной, но ее покрывал мягкий пластик, и она запиралась изнутри на засов. Комната за дверью вентилировалась через узкое окно. Единственными предметами обстановки в ней были унитаз и водопроводный кран, но в углу громоздились плотно набитые чем-то пакеты. — Что в них?

— Еда, запечатанная в пластикожу, — ответила Эльфави. — Это искусственная пища, которая никогда не портится. Боюсь, когда нам придется ею питаться, она покажется тебе пресноватой, но в ней есть все необходимые компоненты.

— Похоже, во время Бэйла вы ведете довольно аскетический образ жизни, — сказал Ворон, наблюдая за ней краем глаза.

— Это не то время, когда следует беспокоиться о материальном. Когда ты голоден — ты просто хватаешь пакет с пищей и вскрываешь ногтем, когда чувствуешь жажду — подбегаешь к фонтану или крану и пьешь, когда устал — падаешь, где придется, и засыпаешь.

— Понятно. Но что же это за такое зажное дело, по сравнению с которым поддержание жизни отходит на второй план?

— Я тебе уже говорила. — Быстрой, нервной походкой она вышла из комнаты. — Мы — это Бог.

— Но когда я спросил, что ты под этим подразумеваешь, ты ответила, что не можешь объяснить.

— Не могу! — Она старалась спрятать от него глаза. Ее голос чуть заметно дрожал. — Неужели ты не понимаешь, что язык здесь бессилен? Любой язык. Ты должен знать, что кроме речи у людей есть еще несколько языков. Один из них — математика, другой — музыка, третий — живопись, четвертый — хореография, и так далее. Судя по тому что ты мне говорил, Гвидион, видимо, единственная планета, где сознательно и систематически разрабатывался еще один язык — мифология. Но не мифология первобытных людей, в недрах которой зародились наука и здравый смысл. Это мифология людей, искушенных в семантике и знающих, что каждый язык описывает одну из граней реальности и прибегает к мифу, когда нужно говорить о чем-то, для чего ни один из других языков не подходит. Например, ты не поверишь, что математика и поэзия взаимозаменяемы!

— Нет, — ответил Ворон. Она отбросила со лба спутанные волосы и продолжала, теперь уже энергичнее:

— Так вот, то, что происходит во время Бэйла, можно назвать слиянием всех языков, включая и те, которые еще не известны никому из людей. А такой сверхъязык невозможен, потому что он будет противоречить самому себе.

— Ты хочешь сказать, что во время Бэйла вы постигаете или приобщаетесь к высшей реальности?

Они снова вышли на площадь. Эльфави перебежала форум, скользнула под полосатой тенью колоннады к видневшимся за крышами портиков шпилям. Ему еще не доводилось видеть ничего прекраснее этой женщины, бегущей в лунном свете. Она остановилась у входа в башню, исчезла в темноте, и оттуда донесся ее голос:

— Это всего лишь еще один набор слов, лиата. Нет, это даже не ярлык. Попробуй сам войти сюда и узнать!

Они вошли в башню и начали подниматься наверх. Винтовой пандус, обитый чем-то мягким, шел мимо множества дверей, которые вели в тесные каморки. Внутри башни было душно и горел тусклый свет. Так они поднимались в молчании, пока Ворон наконец не спросил:

— Что зхо за слово, которым ты меня назвала?

— Какое? — В полутьме было трудно различить, но ему показалось, что кровь бросилась ей в лицо.

— Лиата. Мне это слово не известно.

Длинные ресницы Эльфави затрепетали, выдавая волнение.

— Хорошо, давай угадаю.

Он хотел в шутку предположить, что это слово означает «олух», «варвар», «злодей», «подлец», но вспомнил, что у гвидионцев таких выражений не существует. В ее огромных глазах застыло ожидание, и ему поневоле пришлось промямлить: «Милый, любимый…»

Она остановилась и в смятении прижалась к стене.

— Ты говорил, что не знаешь!

Лишь выработанная с детства дисциплина помогла Ворону продолжить подъем. Когда она его догнала, он заставил себя, заглушая бешеное сердцебиение, сказать небрежным тоном:

— Ты очень любезна, несущая мир, но я польщен уже тем, что ты смогла уделить мне время.

— У меня будет предостаточно времени на все что угодно, — шепнула она, — когда ты меня покинешь.

В большой комнате на верху башни, под самым куполом, была не щель, а настоящее окно, забранное бронзовой решеткой. Через него в комнату струился лунный свет, от которого, несмотря на теплую погоду, казалось, будто волосы Эльфави припорошены инеем. Она указала на причудливое переплетение строений, башен и клумб внизу.

— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы природы, — начала объяснять она вполголоса, — причем их логическая правильность есть часть замысла более высокого порядка. Это знак Ована, Солнечного Кузнеца, который… — Она замолкла. Ни он, ни она не нуждались в словах: оба всматривались в лица друг друга, на которые через решетку падал лунный свет.

— Ты должен вернуться к себе? — спросила она наконец.

— Я обещал, — сказал он.

— А когда ты выполнишь обещание?