Миры Пола Андерсона. Том 7

— Что тогда? «Нам известно, что Советы имеют на вооружении межконтинентальные ракеты с атомными боеголовками. Известно и то, что они находятся в отчаянном положении. В стране началась очередная революция, которую всячески поддерживают американские власти. По всей вероятности, русские предпримут отчаянную попытку уничтожить нас, и, скорее всего, атака будет предпринята именно этой ночью. Если атака закончится неудачей, им придет конец — на сей раз они поставили на карту все. Все свои ресурсы они бросили на создание этих ракет».

— В борьбе с нами они расточат последние свои силы, что позволит мятежникам взять власть в стране в свои руки. Диктатура обречена.

— Но что придет ей на смену?

— Этого я не знаю. Эти ракеты представляются мне последней предсмертной судорогой примитивного хищного человека. Кажется, вы первым назвали двадцатый век «эрой дурных манер»? Прежде мы были глупы — фантастически глупы! Теперь этому, кажется, приходит конец.

— Так же, как и всему остальному. — Россман затушил окурок и тут же достал из пачки новую сигарету. На мгновение пламя спички осветило его изможденное лицо. — Да, похоже, будущее ничем не будет походить на прошлое. Возможно, общество как таковое сохранится, но оно обретет какой-то иной, неведомый нам смысл. Скорее всего оно обратится в чисто абстрактное ментальное понятие, выражающее на уровне символов совокупность межличностных связей. И все же обретение новых потенций вовсе не исключает возможности появления сообществ разных типов, в том числе и таких, которые будут основаны на негативистской идеологии.

— Гм. — Мандельбаум продул свою трубку. — Конечно, нам придется начинать с начала буквально все, и при этом мы не можем не совершать ошибок, но вероятность этого достаточно невелика. Вы же, я смотрю, последовательный пессимист.

— Еще бы. Я рожден эпохой, которая у меня на глазах пришла к концу, погрязнув в крови и безумии. Даже до 1914 года было уже очевидно, что мир движется к концу. На моем месте любой бы стал пессимистом. Мне кажется, что я прав. Вследствие того, что произошло с миром, человек вновь оказался отброшенным в состояние варварства… Или даже не так — у варваров есть хоть какие-то ценности… Человек же обратился в животное.

Мандельбаум кивком головы показал на светящиеся окна домов:

— По-вашему, это животные?

— Муравьи и бобры тоже неплохо соображают в инженерном деле. «Вернее, соображали. Интересно, что сейчас поделывают бобры?» Материальные памятники не так уж и значимы. Они создаются только благодаря социальной первооснове — знаниям, традициям, поиску. Это следствия, но никак не причины… Мы же совершенно лишились этой основы. И не то чтобы мы вдруг стали забывчивыми, нет. Просто старое основание уже не устраивает нас. Выживание и комфорт — ни о чем ином мы прежде не задумывались. Возьмем, к примеру, вашу жизнь. Как вы ее оцениваете теперь? Гордитесь ли вы и поныне своими былыми достижениями и успехами? Это же просто сплошная нелепица! Вы испытываете удовольствие, читая классические романы? Вас интересует искусство? Цивилизация прошлого, с ее наукой, искусством, верованиями и взглядами, стала столь неорганичной нам, что мы отказались от принадлежности к ней. Мы более не цивилизованы. У нас нет ни целей, ни стремлений, ни потребности в творческом самовыражении — у нас нет ничего!

— Я бы этого не сказал, — хмыкнул Мандельбаум. — У меня дел столько, что на много лет вперед хватит. Сейчас мы должны решить ряд глобальных проблем: экономика, политика, медицина, контроль за приростом народонаселения, охрана среды… Решить все это крайне непросто — с этим, я думаю, вы спорить не станете.

— И что же потом? — стоял на своем Россман. — Что мы будем делать, когда все названные проблемы будут решены? Что будут делать наши потомки? Чем они будут жить?

— Найдут чем.

— Не знаю… Создание нового миропорядка — задача грандиозная, но вполне выполнимая. Это вопрос времени. Но что последует за этим? Человек вступит в застойную эпоху, которая продлится вечность? Разве это жизнь?

— Наука…