Миры Урсулы Ле Гуин. Том 8

До этого я никогда даже не сидела на лошади. Те юноши и девушки, что участвовали в конных играх и скачках на стороне Телины, привели для меня спокойную кобылу и подсадили меня к ней на спину, вложив в руки поводья, а потом лошадь тронулась с места. Я чувствовала себя диким лебедем! То была радость в чистом виде, и я могла разделить ее со всеми остальными всадниками; нас всех объединяло замечательное ощущение праздника, общего возбуждения, вызванного играми и скачками, красотой и страстной силой лошадей, которые, наверное, считали, что праздник устроен специально для них. Та кобыла, например, за один день научила меня ездить верхом. И даже во сне мне снилось, как я сижу у нее на спине, а на следующий день я снова ездила верхом и на третий день уже участвовала в скачках на годовалом жеребчике, принадлежавшем какому-то семейству из Чукулмаса. Мой жеребчик пришел вторым в том заезде, когда на нем ехала я, и первым, когда на нем был мальчик, что его вырастил. В течение всего этого шумного и яркого празднества, возбужденная скачками и окруженная друзьями, я как никогда радостно ощущала свое детство, но я уже покидала свой Дом, да и чересчур растерялась от того, что мне было сразу дано так много. Я отдала свое сердце тому рыжему жеребчику, на котором участвовала в скачках, и тому мальчику из Чукулмаса, который его вырастил и был мне братом по Дому Змеевика.

Все это было очень давно, и здесь совсем нет никакой его вины; он об этом даже и не узнал никогда. То, что пишу я, принадлежит мне одной; для себя одной я вспоминаю все это.

Итак, Летние игры в нашем городе закончились, и всадники умчались вниз по течению Реки в Мадидину и Унмалин; а я осталась — тринадцатилетняя, считающаяся теперь взрослой, но без коня.

Я стала носить одежду из некрашеного полотна, которую готовила для себя весь предшествующий год, и часто ходила в Общество Крови, разучивала там вместе с другими разные песни и мистерии. Те юноши, что так дружески отнеслись ко мне во время Летних игр, остались моими добрыми приятелями, и когда видели, что мне до смерти хочется покататься верхом, то давали мне какую-нибудь лошадку из своего хозяйства. Я научилась играть в ветулу[2] и помогала ухаживать за лошадьми в конюшне и на Пастбище Полукопыта, которое находилось на северном склоне у Лунного Ручья, а еще одно пастбище было на холме под названием Толстая Бочка. Как-то раз я сказала в Обществе Целителей, что мне очень хотелось бы уметь лечить лошадей, и они послали меня учиться этому искусству у одного старика по имени Спорщик, который был великим ветеринаром, лечившим и лошадей, и всякий домашний скот. С животными он разговаривал, и они его понимали. Так что ничего удивительного, что он умел их лечить. Я все время прислушивалась к нему. Он произносил какие-то древние слова, похожие на слова старинных песен, и еще он знал множество способов молчания и дыхания; то же самое за ним вслед делали и животные; но я никогда так и не смогла разобрать, что же они говорили.

Спорщик сказал мне однажды:

— Я на будущий год умру, примерно к Танцу Травы.

И я спросила:

— Откуда ты знаешь?

— Один бык мне сказал, — ответил он, — когда заметил вот это. Видишь? — И он вытянул перед собой обе руки, держа их неподвижно: по внешней их стороне то и дело пробегала едва заметная дрожь или слабые судороги, свойственные севаи.[3]

— Чем позже это начинается, тем дольше можно с этим прожить, — сказала я со знанием дела, поскольку училась в Обществе Целителей, но он мне ответил:

— Еще один Танец Вселенной, еще один Танец Вина — так мне сказал тот бык.

В другой раз я спросила Спорщика:

— Как же мне лечить лошадей, если я не умею с ними разговаривать? — Мне казалось, что я мало чему успела от него научиться.

— Ты и не сможешь, — ответил он. — По крайней мере так, как это делаю я. Да и зачем ты вообще здесь?

Я засмеялась и выкрикнула, как тот человек из пьесы:

Для чего я рожден?
В чем цель моей жизни?..
Ответьте мне сразу!
Ответьте немедля!

Я чуть с ума тогда не сошла. Я совершенно растерялась, я ничего не понимала, и все остальные занятия мне были безразличны.

Однажды, когда я явилась в хейимас Обсидиана на очередное песнопение Общества Крови, одна женщина по имени Молоко — я тогда считала ее старухой — встретила меня в дверях, посмотрела на меня своими одновременно острыми и какими-то подслеповатыми, как у змеи, глазами и сказала:

— А ты зачем сюда явилась?

Я ответила ей:

— Чтобы петь вместе со всеми, — и поспешила пройти мимо, но понимала, что спросила-то она вовсе не об этом.

Летом я отправилась вместе с танцорами и наездниками Телины в Чукулмас. Там я встретила того юношу, теперь уже молодого мужчину. Мы поговорили о рыжем жеребчике и о той белой лошадке, на которой я ездила во время игры в ветулу. Когда он погладил своего чалого по боку, я сделала то же самое, и наши руки ненадолго соприкоснулись.