Миша + Ася

Ася остановилась против потускневшего зеркала, встроенного в изъеденный древоточцем и разваливающийся платяной шкаф. Что этот Миша себе позволяет! А она, дура, еще хотела приготовить ему завтра крупеник. Каша овсяная… А кто виноват, что они нищие! Это хорошо, что у них две комнаты — можно спрятаться друг от друга… Раньше я так не думала, не могла… Старею — вот и морщины все глубже около глаз, а на шее вроде нет еще… Или есть? Нет, показалось, зеркало плохое… Вот–вот! Молвит зеркальце в ответ… Она приплющивает нос к зеркалу и скашивает глаза, стараясь рассмотреть, что получилось. Все как в детстве. В детстве… А у них… у нее не будет детей! И правильно Мишель говорит, что сейчас жизнь такая, что надо сто тысяч раз подумать, прежде чем завести ребенка. Абсолютно верно. Это же безумие заводить… Нет, плохое слово —он же не механическая игрушка. Родить, впустить в мир еще одно живое существо, мягонькое такое, крохотулечку… в такой страшный, неуютный мир —мир катастроф. Экологическая, ядерная. Взрыв демографический, взрыв националистический… Нет, Мишель все правильно говорит —он меня не успокаивает! Он действительно так думает. Он у меня хороший, и крупеник я ему, конечно же, приготовлю. О ребенке больше не надо думать! Буду думать о муже, кулинарии и собаке. Чау-чау — великолепный квадратный пес, кубический пес, лохматый, как медведь, и язык у него, словно он черники объелся. Восхитительный язык… Ася водит правой рукой по воздуху, лаская невидимую собаку, теребит ей шерсть на загривке, произносит ласковые слова. Гулять, мы сейчас пойдем гулять —и она подходит к окну, смотрит, но взгляд ее устремлен внутрь себя… Мерзкий гогот с улицы —это подростки оккупировали для ночных забав находящийся неподалеку детский сад — пугает ее до сердцебиения. Мгла в глазах рассеивается, они начинают поблескивать в сгустившихся сумерках. Ася зябко поводит плечами, размышляет — закрыть окно или нет, решает не закрывать — май, на улице тепло. Ее просто знобит, она обязательно заболеет. Она несколько раз прокашливается — вот и горло першит. Надо бы выпить чая с малиной — кажется, варенье еще есть, но неохота никуда идти, неохота шевелиться и, несмотря на вялость, даже спать неохота. Вот так бы и стояла, и смотрела на светящиеся окна соседнего многоэтажного уродца. Ей вдруг отчетливо видится, как уродец кишмя кишит чужой, неприязненной жизнью. Зрачки у Аси расширяются: вкруг уродца зависла и колышется черно-фиолетовая аура, подсвечиваемая изнутри зловещими багровыми сполохами. Я схожу с ума — вяло шевельнулась мысль. Надо попробовать закрыть глаза и представить чау… Куку… Мишу… Она не понимает, не чувствует, что глаза ее успели закрыться. Сознание затопила «черная речка». Такое с ней однажды случалось, и она до смерти напугала Мишу своей потусторонностью. Он метался подле нее, тормошил ее тряпичное тело. Она все воспринимала, но никакого знака подать ему не могла. Вот и теперь, колени подогнулись, и она ткнулась лбом в стекло. Прохладное стекло и удар надкостницей о батарею вывели Асю из этого, непонятного ей состояния. Она плавно повертела головой — чугунная и кружится —ощутила слабость, даже пот прошиб, и побрела к чужой, продавленной кровати, на ходу скидывая легкое платьице, роняя его на пол. Ей сделалось очень страшно, но позвать мужа или самой прийти к нему сил не хватило бы… Она всхлипнула и сломанной веткой свалилась в постель, по щекам заструились слезы, смывая ужас одиночества и бессилия.