Мишель

Васильчиков глядел на Мишеля сверху вниз.

— Мне стоило бы табурет подставлять, чтобы с тобой вровень разговаривать, — сказал Мишель. — Да еще когда ты — светлейший князь, а я просто лейб-гвардии гусарский корнет…

— Ладно тебе! — засмеялся наконец Васильчиков. — Разве маскарад — такое место, где стоит рассказывать идеи?

— А чем еще тут заниматься? Дамы — сплошь перестарки.

— С чего ты взял?

— Молодые не будут прятать личики…

— Опять убедил… — И Васильчиков, почти против воли увлекаясь, заговорил: — Я хочу участвовать в деятельности моего отца, только не в том направлении, как он действует, не в ультраконсервативном, а, скорее, в духе благотворных перемен… Скоро еду на Кавказ с бароном Ганом, для реформы и реорганизации края…

— Очень интересно, — сказал Мишель и вдруг заметил бледную даму в светло-розовом. Она выглядела смущенной и явно пыталась скрыться от кого-то в разряженной толпе.

Приметил ее и Васильчиков.

— Это она! — сказал он.

— Кто?

— Амели!

Мишель вдруг нырнул и как-то исключительно ловко пробрался между широкими юбками двух фундаментальных красавиц, которые от неожиданности сменили курс и всеми своими шелками и телесами навалились на бедного Васильчикова. Тот, худой и неловкий из-за слишком большого роста, потерял равновесие; падая, он толкнул одну из дам, машинально ухватится за ее плечо, получил веером по щеке и отскочил к колонне. Дамы проследовали мимо, то и дело оборачиваясь — не то игриво, не то угрожающе.

Мишеля и след простыл.

Амели сказала, когда крепкая ладонь схватила ее нежные пальчики:

— Это вы, Маё?

— Считайте меня — им, — был ответ.

— Куда вы меня влечете?

— Туда, куда влечет меня сердце…

— А ваше сердце — куда оно вас тянет?

— Увы, оно целиком послушно зову моей плоти…

Амели как бы ослабла и подчинилась. Мишель вытащил ее на ступени.

— Я разгорячилась — где моя шуба — я простужусь… — лепетала Амели, подчиняясь напору спутника.

— Ничего, у меня тут карета, — сказал Мишель.

Амели беспомощно обводила глазами разъезды.

— Где?

— Сейчас найму…

Не выпуская ее руки, он сбежал по ступенькам. В легких бальных туфельках Амели бежала следом, от ее обнаженных плеч поднимался пар, легкий петербургский морозец был праздничным и игривым — он покусывал кожу, так что тело покрывалось пузырьками и делалось подобным бутылке с шампанским.

Нашелся лихач с двусмысленной бородой и тусклым, все запоминающим взглядом. Лермонтов прыгнул в экипаж, втащил туда Амели, и едва лошадь двинулась, как гусарик запустил горсть своей даме под корсаж. Она тихо визгнула и обомлела.

Помчались — и не заметили впереди, в завивающемся снежном сумраке, небольшую серую фигуру: какой-то человек шел по улице, очевидно торопясь и плохо глядя по сторонам. Возница потянул вожжи, но поздно: лошадь толкнула серого человека, и он отлетел к стене дома, сильно ударившись спиной.

— Смотри, куда идешь! — закричал возница в досаде.

Женщина вздрогнула в карете, под руками нетерпеливого молодого человека досадливо шевельнулись гладкие плечи, разрушая ритм поспешной ласки, и он, оставив Амели, выглянул. Мгновение он не видел ничего, а потом почти сразу перед глазами оказались глаза: большие, темно-серые, с яркими зрачками, они глядели с такой ненавистью, что Мишель содрогнулся всем телом и поскорее вернулся обратно в карету, к испуганным объятиям Амели.

Поехали на квартиру к бабушке: той не было дома — еще не вернулась из гостей: Арсеньева любила посещать родственников и сослуживцев своей родни, а таковых имелось в Петербурге много, и на святках все желали видеть почтенную даму.

Когда Монго вбежал, сопровождаемый Юрием, в комнаты Мишеля, их встретил страшный беспорядок: повсюду валялись чулки, корсет, мундирная куртка, сапоги со шпорами лежали прямо на столе, а ментик запутался шнурами в любимом бабушкином рододендроне.

Амели сладко спала; Мишель в белоснежной рубашке и лоснящемся бархатном халате восседал на диване и курил из длиннейшей трубки. Вид у него был сытый и сонный.

— Наконец-то! — объявил он при виде входящих друзей. — А то я уж замучился тут отдуваться за двоих…

— Ты с ума сошел! — закричал Юрий, не боясь, что разбудит прелестницу. — Скоро бабушка воротится — что она скажет?

— Бабушка — из породы старых крепостников, — заявил Мишель. — Ничего она не скажет. Она считает, что молодым людям из дворянских семей полезны такого рода похождения с дамами не безупречной репутации.

Монго молчал, только бледнел с каждым мгновением все больше. Наконец он заговорил:

— Нужно разбудить Амели, одеть и увести отсюда, иначе может быть скандал.

— А! — кратко отреагировал Мишель.

А Юрий просто добавил:

— Какой уж скандал больше? Мы и императрице надерзили, и у государя из-под носа мадемуазель украли…

«Но досталась-то она Мишелю, — подумал Монго. — Странно, что Маешке это не обидно. Впрочем, может быть, она потом и Маешке достанется — разницы между ними действительно немного… если не знать их близко. Похоже, только бедному Столыпину ничего от этого пирога не достанется…»

— И еще Васильчикову, — сказал Юрий, усмехаясь.

— Что? — Монго вздрогнул.