Мишка

Воздушная волна ударила в крылья «девятки». Машина упруго вздрогнула, что-то треснуло в ней. Но она вырулила на взлётную полосу и, лавируя между дымящимися воронками, набрала скорость.

Нырнул в пике следующий бомбардировщик — взлетел в воздух, брызнув во все стороны горящими крапинами, бензозаправщик, в щепки разнесло помост «клуба», свалился шток метеобашенки. Повис разорванный осколками полосатый конус.

А Петька упрямо рулил по испорченной воронками дорожке. Попался небольшой клочок нетронутой земли — ускорил ход, оторвал машину от хвоста пыли под колёсами. Задрал нос, развернулся и упёрся трассирующими спицами снарядов в бело-зелёное, как брюхо камбалы, днище бомбардировщика, выходящего из пике. Рябая сверху, вся в маскировочных пятнах, туша осела на хвост, подорвалась на собственных бомбах.

Следом за Петькой вырулил Гриша Алиев. Его штурмовик выбрался на участок без повреждений, начал разбег и уже пошёл на взлёт — как вмиг вспыхнул огромным пламенем. Взрыв потряс землю. Во все стороны полетели горящие обломки.

Мишку толкнуло в грудь воздушной волной. Оглушённый, он упал навзничь. Что-то с диким фурчанием стригануло шерсть, обожгло бок. Рядом, ломая кусты, упал блестящий кусок дюралюминия. Медвежонок подхватился, будто на горячей сковородке, ошалело бросился бежать прочь.

Клубы чёрного дыма застили свет. Гарь выедала глаза, жгла в горле; на зелень листьев осаждались лохмотья копоти. Взлётное поле покрылось рябью воронок и обломками покорёженного железа. Разбросанными пожарищами догорали подбитые штурмовики. И ещё долго, до самой ночи, на аэродроме что-то горело и рвалось, пугая зверя и отгоняя его глубже в лес…

ОБЕЛИСК НА КРАЮ ВЗЛЁТНОГО ПОЛЯ

Из штабной землянки вынесли гвардейское знамя. Приспустили к земле. Надя стала на колено, повязала на древко чёрную ленту.

Вместе с трубами громко ударил барабан. Звякнули и тут же смолкли медные тарелки. Потянул траурную мелодию оркестр. Процессия поэскадрильно двинулась на край аэродромного поля, к свежевырытой могиле.

Гриша Алиев лежит высоко над головами, в красном с чёрной окантовкой на гранях гробу. Широкоскулое лицо его потемнело, брови и ресницы обгорели. Только, где был шлем, волосы остались нетронутыми. И кожа светлее — узкой кромкой на лбу и возле ушей. Точно маска, уродующая лицо, наброшена.

Гнутся под ветрами травы, полощется, отбрасывая чёрные ленточки, ещё не веря тому, что случилось, бархатное полотнище знамени. Тяжела на Петькином плече ноша.

А как легко было с ним в небе! Гриша Алиев превосходно держался в паре, надёжным щитом стоял за спиной комэска и никогда не отрывался от него. Настоящий ведомый!..

А теперь оторвался…

Белеет за бортом гроба шёлковый шарфик. Тот шарфик Гриша Алиев повязывал перед воздушным боем. В полёте приходилось следить за врагом, часто поворачивая голову. Гриша повязывал шарфик, чтобы не натирать до красноты шею. Белой полоской виднелся он под бронестеклом кабины, и Петька издали различал друга. Увидит белую полоску — спокойнее становится на сердце. И уверенней.

Добрую службу сослужил белый шёлковый шарфик, и его положили вместе с Гришей.

Травы клонятся под ноги, грустно играет оркестр. Ветер скупую слезу выдул из глаза.

Поставили гроб на свежевырытую землю, стали вокруг молча. Только листья деревьев шепчут о чём-то.

Молчит и в жизни молчаливый Гриша Алиев. Губы потрескались на огне, колодочки орденов обгорели. Эмаль на Красной Звезде слущилась.

Надюша стала на колено, ордена сняла. В красный кумач завернула, передала Волжанову. А он хотел что-то сказать и… не смог. Винтовки за него заговорили. Залпом. Раз, другой, третий.

Умели ребята воевать, да не умели говорить. Взял Волжанов горсть земли, бросил на гроб в яму. Отошёл в сторону, смотрит, как холмик вырастает на месте ямы, и в его изголовье солдаты из БАО свежеокрашенный обелиск со звёздочкой устанавливают.

С фотографии улыбается живой Гриша. Смотрит на Петьку чуть прищуренными глазами. Сказать что-то хочет. В жизни Гриша редко улыбался — фотограф заставил. Таким остался в памяти навечно…

— Вот и всё… — сказал тихо Волжанов.

Побрёл, опустив голову, к землянке. Стал вещи собирать. Душно в землянке. Сыро. Как в могиле. Одиноко. И Мишки нет. Вышел на улицу — темнеет. Очертания деревьев теряются. Чернота выступает из леса.

Раньше, бывало, Петька серчал, когда медвежонок где шкоды наделает: ящик сопрёт, на котором сидят вместо скамейки, занесёт его в лес; или наоборот — притащит из лесу какую-нибудь ненужную в землянке дубину. А то украдёт у Надюши кастрюлю. Подцепит крючками когтей за ушки, тащит. Бывало, смотришь — уже волочёт что-то.

Теперь же всё было на местах. Да не радовало — что ящик-скамейка у стола, что дубины, о которую то и дело спотыкаешься, тоже нет, что не слышно голоса Надюши, бегущей за Мишкой: «Отдай кастрюлю!».

— Мишка, — позвал негромко. Не откликается.

— Мишка!

Молчит лес.

БЕЗОТВЕТНЫЙ ЛЕС