Мишка

День-другой не торопясь собирали мы шиповник в местах для души и глаза приятных: Семибояринка, Большой да Малый Демкин, придонские кручи, откуда видишь просторные воды реки, округу.

Потом хозяин мой, помыслив, решил привезти соломы.

— Сгодится. Сено сеном… — рассуждал он. — Но и соломку зимой погрызут в охотку. А чего не съедят, на подстилку пойдет. Надо съездить, пока не растянули. Сосед на тракторе подъедет, накидаем тележку. Мишку надо позвать, он поможет.

— Чего нам помогать, — возразил я. — Тележку и вдвоем накидаем.

— Ничего, лишние руки не помешают. У него два института за плечами. Пусть работает…

Когда утром мы поднялись, на скамейке возле крыльца уже сидел наш работник, тот самый Мишка — фельдшер ли, доктор, которого встретил я нынешней зимою, в пургу.

Скоро подъехал трактор с громыхающей тележкой. Покатил. А мы, на машине, следом.

Единственное поле, на каком еще нынче сеяли да убирали, лежало от хутора далеко, за курганом. Пока доехали, разглядел я ближе нашего помощника. Но что в нем: человек как человек, не молод, на лицо довольно приятен. Помалкивает.

Но когда начали солому грузить, понял я правоту моего хозяина: «Лишние руки не повредят…»

Приятель мой — хуторской рожак, а нынче который уж год летует и зимует на хуторе. Я, грешный, порою горжусь, что коса ли, вилы — снаряд для меня привычный. Но начали мы грузить солому на просторную тракторную тележку с высоченной огорожей, и все — налицо. Мы с товарищем подавали солому. Мишка раскладывал ее по тележке, утаптывал, чтобы больше вошло. В распоясанной рубахе, голова плотно косынкой повязана, Мишка все успевал да еще подгонял нас: «Шевелись, мужики…» Тракторист нам стал помогать. Но за Мишкой разве успеешь. «Шевелись, ребята…» Вздымался за навильником навильник. Мишка успевал и принять, и разложить по телеге, и утрамбовать. Утопал в соломе по пояс, но вилы работали без останова и у́стали. Мы покряхтывали да пот утирали. Соломенная труха да пыль забивали дых и глаза. Пока прочихаешь да просморкаешь, передохнешь, опершись на вилы, а Мишка подгоняет: «Шевелись, мужики…» — и без устали топчет, набивает телегу. Все ленивее мы работали. А потом вовсе забастовали: «Перекур…» В машине дожидались своей поры арбуз да дыня. Уселись мы возле телеги. Ветерок, желтая стерня, хлебный запах соломы, огромный распах земли до самого Дона, чистое небо, тишь. Арбуз оказался сочным и сладким, с коричневым мелким семенем. Спелая дыня с розовым душистым мясом. Мишка снял косынку и рубаху. Тело его было мускулистым: широкие плечи, узкая талия, могучая спина, упругая кожа. Не скажешь, что почти наш ровесник, под шестьдесят. И на лицо он гляделся гораздо моложе. А уж работал…

Отдохнули. А затем докладывали воз. Свершили его. И поехали.

Потом было долгое застолье, до которого я не большой охотник. И потому скоро ушел в займище, к Дону, пробыв там до темноты.

Поздно вечером, когда уже спать ложились, я вспомнил о Мишке.

— Какой он здоровый… С нами разве сравнить…

— Батрачит по людям, — объяснил мой приятель. — Сено возит, солому, чистит базы, навоз тягает… Кто чего скажет. Зимой дрова привезти, напилить… Коз чесать, репьи выбирать… Лишь кликни… Копейку заплатят. Скотину за людей пасет… На все руки…

Сердобольная жена моего хозяина, услышав наш разговор, со вздохом сказала:

— Ныне вроде не напился. Я ему все подкладывала, чтобы ел дюжей…

Это было осенью, в сентябре. Нынче — зима, но какая-то квелая: снегу лишь земля забелилась, тепло. Скотина в поле пасется.

На хуторе погостил я несколько дней и, распрощавшись, двинулся к дому. На пути — еще одно малое селенье. Там — начальная школа, знакомые люди. Заглянул, проведал. До вечера было далеко. Не утерпел, к Дону свернул и, оставив на берегу машину, медленно пошел через замерзшую реку к лесистому займищу на той стороне.

С вечера подморозило. Ночью прошел небольшой снег. Дул ровный ветер. По гладкому зеленому льду скользила поземка. Бегучие низкие облака порою закрывали небо, и валил снег. Туча проносилась, и снова слепило белое зимнее солнце. Вдали через Дон бежали чередой дымные серебряные столбы легкой метели.

Замерзшая река была безлюдной. Хуторские рыбаки сидели по домам. Чужие в такую даль не забирались. Зимнее безмолвие смыкалось над рекой и округой, простираясь на многие десятки верст. Лишь ветер, шуршание поземки по льду. Лишь низко летящие тучи. Оловянный зрак солнца.

Миновав реку, я поднялся на берег в займище, густо заросшее тополем, вербой, осиной, а чуть подалее дубком да вязом. И здесь, в безветрии, услышал, а потом увидел человека, который занимался дровами.

Большие деревянные сани стояли на льду, в заливе. Человек тянул из леса и укладывал дровяное жердье, слеги, годные для топки и дворовых дел. Это был Мишка-фельдшер, одетый уже по-рабочему: телогрейка, кирзовые сапоги.

— Бог в помощь, — приветствовал я. — Возить не перевозить.

— Понемногу… — откликнулся он. — Нынче уголек дорогой, людям не по карману. Дровишками тоже можно прозимовать…