Мисс Бирма

Но, даже произнеся вслух, он не был уверен, что имел в виду – что это его должны были схватить японцы или что его жизнь должна быть неразрывно связана с ее.

Кхин не стала переспрашивать. Подошла к нему, так и сидевшему за столом, накрыла ладонью его щеку, и этого оказалось достаточно, чтобы он отпустил себя. И вот он уже держит ее податливое тело в руках, которые двигаются словно по собственной воле, а спустя несколько минут – едва выскочили из кухни – он получил то, о чем не позволял себе даже мечтать. И поразительное ощущение – первое из множества поразительных ощущений – откровенная легкость, лежащая в основе того, что они безмолвно, лихорадочно делали. Не только в самый первый миг, но вновь и вновь, всю ночь, пока она не потянула одеяло, прикрывая пышную грудь, и не сказала: «Мы должны отдохнуть», пристраивая голову на подушке и как будто благодаря его за покой и утешение, которые обрела в нем. И мгновенно провалилась в сон столь глубокий, что его, казалось, не могли потревожить никакие грядущие страхи или сожаления.

Следующие два часа, пока зарождался новый день, он лежал и смотрел на нее, потрясенный чудом их внезапной близости, следил за ее закрытыми глазами и обнаженными руками, вдохами и выдохами, за ее сладковатым дыханием. Он ощущал ее дыхание как благословение души, чью красоту он лишь начинал постигать. Но ему открылись и глубины его собственной души: он всегда был предан Кхин, и тем вернее, чем неколебимее была ее преданность мужу. Если он любил ее, то парадоксальным образом за то самое благородство и верность, которые сам только что подорвал. И он знал: чтобы любить ее, чтобы служить ей, он должен избавить ее от своего заново открывшегося «я». Он должен бежать.

И почти весь следующий год, зная, что Бенни удалось выжить, он бросался в каждую боевую операцию, пряча раненое сердце под останками своих бойцов, – вонючие и промокшие до костей, а порой гниющие заживо, они прорубались сквозь джунгли, тонули в болотах, уклонялись от пуль и минометных разрывов, непрерывно гремевших вокруг. И когда англичане праздновали успешное освобождение столицы, он ввязался в то, что называли операцией «Характер», в ходе которой национальные отряды должны были добивать из засады отступающих японцев. В последние недели войны он часто оказывался в гуще рукопашных схваток, и однажды на берегу какой-то реки они с противником вцепились в горло друг другу. Со Лей держал врага под текущей прозрачной водой, стискивая его шею, чтобы усилить боль или, наоборот, поскорее от нее избавить, глядя прямо в обезумевшие от страха глаза парня, когда до него вдруг дошло, словно накрыло волной благодати, что он не испытывает к этому человеку ничего, кроме сострадания. Растерянно моргая невидящими глазами, недоумевая, что именно он сейчас пытается уничтожить – жизнь или свое собственное право на жизнь, он отпустил противника, отчасти ожидая, что тот сейчас же подпрыгнет и бросится на него. Но остекленевшие глаза смотрели из-под воды, не меняя выражения, и Со Лей побрел обратно к берегу сквозь свист пуль, грохот выстрелов и крики продолжающегося боя, понимая, что он опоздал, что слишком многое уже произошло и что в определенном смысле с ним самим тоже все кончено.

Ничто не могло вернуть его к жизни, даже бесплодные усилия по созданию политического союза каренов в конце войны. И так было вплоть до того вечера в 1946-м, когда после митинга Аун Сана на Фитч-сквер он со своей террасы заметил Бенни. И его мгновенно охватила болезненная, неудовлетворенная, полная раскаяния любовь, которая, казалось, физически встряхнула его, и Со Лей воскрес. Это чувство – внезапного воскрешения – лишь окрепло на следующий день, когда Бенни прислал за ним машину и под проливным дождем он поехал из столицы в пригород Инсейна, где ливень закончился, выглянуло солнце, а автомобиль лихо взлетел вверх по склону ухоженного холма к роскошному дому с флигелями, в котором жила она – все они.

В дверях его встречало все семейство, даже младенец на руках у Кхин и упрямый малыш Джонни, прятавшийся за здоровенным Бенни. Только Луиза стояла чуть в стороне от остальных, и Со Лей был поражен утонченным очарованием ее черт, буйными черными локонами и глубокими загадочными глазами, которые смотрели на него с неприкрытым вызовом и ожиданием. Как посмел он бросить их? – безмолвно, но совершенно недвусмысленно спрашивала она. И почему так долго не возвращался? Ей, наверное, уже исполнилось пять. Со Лей наклонился и протянул Луизе цветок из букета, который принес.

– Бу-бу, – произнес он, потому что это было их специальное ласковое слово друг для друга еще в Таравади. И придвинул ближе ярко-розовый цветок.

– Бу-бу, – после паузы ответила она. И наконец-то вернулась прежняя девчушка, и она улыбнулась.

– Ты что, болен? – услышал он вопрос Кхин.

– Кхин! – воскликнул Бенни. – Ради всего святого! Ничего себе приветствие! Наш бедный друг все еще оправляется от пережитых горестей…