Мисс Бирма

Притворяться перед собой, что принимаешь свою новую жизнь, новую участь. И тут же не воспринимать всерьез этот жребий, не придавать значения любопытству журналистов, влезавших в самые потаенные уголки ее жизни. Репортеры, похоже, вступили в сговор с ее притворством: ни один из тех, кто брал у нее интервью, не считал, что навешиваемые на нее ярлыки («меньшинство», «продукт ассимиляции») – это зло, лишающее ее индивидуальности; ни один из них не заговорил о тюремном заключении ее отца, о его участии в революции, о его домашнем аресте. А она улыбалась, позировала фотографам (в бирманском наряде, разумеется) и говорила обо всем, кроме того, что ее на самом деле волнует, – о том, что папу в любой момент могут забрать и опять швырнуть в тюрьму Инсейна или даже казнить.

Но убедительно притворяться, будто в Бирме царят мир и гармония, будто Бирма свободна от несправедливости и этнических распрей, Луизе не удавалось.

И когда посыпались фальшиво-жизнерадостные интервью и репортажи (как она «представляет себе идеальную жизнь», о ее «мечтах о карьере звезды», о ее позиции «одной из лучших учениц в Английской методистской школе, той самой элитной школе, которую посещают дети Не Вина»), Луиза старательно скрывала стыд, почти столь же сильный, как если бы в этих репортажах ее опозорили. И понемногу она начала привыкать к кричащим цветам, в которые раскрасили ее портреты на рекламных щитах и в газетах. Ну не винить же себя за отсутствие в них полутонов и глубины, которое всего лишь отражение собственного ее притворства. Она сама сделала этот выбор, убеждала себя Луиза в минуты раскаяния.

В такие моменты она чувствовала слабое пламя прежней себя, той девочки, на кого мама оставила младших детей в доме Лесного Губернатора, жена которого изводила их наказаниями. Луиза тогда уже догадывалась, что виноваты они ровно в том, что вообще существуют, она следовала маминым наказам не производить шума, дышать беззвучно, сдерживать слезы – пока озеро горькой тоски не разлилось так широко, что, казалось, по нему можно уплыть далеко-далеко. Джонни и Грейси тоже скрывали боль за бесстрастной маской, с каждыми новыми побоями все более и более безжизненной. Только Хта Хта с малышкой Молли плакали вслух, нянька по секрету рассказала Луизе, что старший сын хозяйки настоящий негодяй и она не сможет вытерпеть больше ни дня. И тогда Луиза нашла опору в природе, что окружала их. Иногда сквозь туман можно было разглядеть дальние горы, напоминавшие о силах, неподвластных человеку. И однажды, глядя на эти могучие, незыблемые горы, Луиза вдруг поняла, что физический мир – это завеса, отделяющая иной мир, в котором никто из них не разлучен с близкими, никто не одинок. Лесной Губернатор держал стадо слонов, чтобы таскать поваленные деревья, и часто, покончив с делами по хозяйству, Луиза пробиралась на задний двор и смотрела, как внизу, в долине, шествуют могучие гиганты, обхватив бревна хоботами. Время от времени погонщик тыкал слона металлическим прутом в голову или в чувствительные складки за ушами. Какая невыразимая печаль угадывалась в тяжелой медленной поступи, смиренная готовность покориться, как будто слоны позабыли о своей грандиозной силе. Луиза мучилась от их страданий, от их безмолвной тоски, и в мыслях она обращалась к ним так же, как к маме и папе. Эти разговоры со слонами отвлекали ее от собственной тоски, позволяли ощутить себя частью великой и незримой любви, пронизывающей мироздание.

Так продолжалось до той ночи, когда она внезапно поняла, что нет больше нужды хранить молчание и раболепствовать. Буря сотрясала дом Лесного Губернатора, словно норовя разрушить, и Грейси так перепугалась, что уронила миску с супом, за что жена хозяина выставила ее на улицу. Из-за двери доносился душераздирающий плач малышки.

– Моя сестра напугана, – внезапно сказала Луиза.

– Ступай займись делом, – буркнула в ответ хозяйка, ворошившая в очаге гаснущие угли, но голос ее встревоженно дрогнул.

Этого оказалось достаточно, чтобы Луиза кинулась к двери, и вот уже ее пальцы на щеколде, и новый порыв ветра распахивает дверь настежь. И Грейси уже в ее объятиях, и она ведет сестренку в дом, почти подстрекая хозяйку накинуться на них с кочергой.

Сейчас Луиза поежилась, вспоминая свои ставшие обыденными дерзость и смелость, которые позволили им выжить и в Киоваинге, и затем в долине тигров, когда чума обрушилась на Билин и они оказались разлучены с мамой почти на год. Невыносимое ожидание. Тревога, увидят ли они когда-нибудь снова родителей. Обращение к природе в поисках утешения. Простая и искренняя молитва о том, чтобы выжить и защитить себя, а то и вырасти без родителей. Потом оккупация, через несколько недель после того как мама отправилась искать папу. Они сидели кружком вокруг Грейси, трясущейся в лихорадке, когда в дом ворвались двое солдат с окровавленными штыками.

– Это что? – проорал один. – Дети Со Бенциона?

– Моя сестра больна, – ответила Луиза. – Ей нужны лекарства.

Солдаты, кажется, сами себе удивились, но отвели детей к армейскому врачу.