Мисс Черити

Казалось, она не в себе. Глаза сверкали огненными искрами. Вздохнув, я отставила микроскоп и последовала за Табитой в ее закуток.

Петруччо, сидя на стуле как на насесте, тихонько чистил перья.

ТАБИТА

Петруччо, что вы знаете о Табите?

Петруччо перестал прихорашиваться, повернул клюв вправо, потом влево, словно изучал окрестности.

ПЕТРУЧЧО

Табита – пожар. Табита – демон.

ТАБИТА (грозит ему кулаком)

Он знает, он знает! Он всем расскажет. Меня арестуют. Чудовище, демон!

ПЕТРУЧЧО (хлопает крыльями, страшно довольный собой)

Табита – демон.

Мне показалось, что она сейчас бросится и свернет ему шею. Я удержала ее за руку и в эту минуту отчетливо поняла, что она готова ударить меня.

Я

Табита, нет, не делайте этого…

Вспомнила ли она все годы, проведенные вместе, увидела ли снова во мне ту девочку с мышками, чьей единственной компанией она была? Кулак разжался. После она так часто повторяла «Я его прибью», что Петруччо внес эту фразу в свой репертуар с небольшими изменениями («Я его убью, тетя Кар-кар!»). Он и сам, видимо, немного тронулся.

Наконец однажды утром Глэдис поднялась в классную комнату, чтобы вручить письмо.

ГЛЭДИС

Красавчик господин Шмаль вспомнил о вас, мисс… чхи!

Я вздрогнула, узнав почерк герра Шмаля; потом сурово посмотрела на Глэдис.

Я

У вас снова нет платка? Куда делся тот, что я вам отдала?

ГЛЭДИС

Джек Борроу у меня его выпросил. Говорит, у него на службе как увидят такой господский платок – все рты пооткрывают.

Она сделала вид, что чистит башмак. Я только вздохнула: Глэдис – как мой вышитый платок, ее не переделаешь. Как только она направилась к двери, я бросилась распечатывать конверт; с первых же слов мне показалось, будто герр Шмаль стоит со мной рядом.

Моя дорогая, дорогая мисс Тиддлер,

Вы, вероятно, досадовали на меня, что я так долго молчал, впрочем, знали бы Вы, как я сам на себя досадовал. Но ничего хорошего поведать я Вам не мог, и каждый раз, как я брал в руки перо, меня охватывало отчаяние: к чему заставлять Вас страдать, довольно того, что страдаю я сам! И если я осмеливаюсь писать Вам сегодня, то исключительно потому, что надежда вернулась ко мне: наша Бланш спасена!