Мисс Кэрью (ЛП)

К тому времени, когда я добрался до конца рукописи профессора, уже почти стемнело, и замок и церковные шпили Готы были уже в поле зрения. Вскоре дилижанс остановился возле городской гостиницы; группа молодых людей окружила читающего романы студента и увела его с радостными восклицаниями. Священник вышел и вежливо пожелал мне доброго вечера, а я отправился в гостиницу и отвратительно поужинал. Когда я вернулся в карету, чтобы продолжить свое ночное путешествие, я обнаружил, что три свободных места уже заняты тремя новыми пассажирами, а потому мне пришлось поехать в сторону Франкфурта. Примерно через две недели я отправился в Баден-Баден, и мне так понравилось это место, что я пробыл там несколько недель.

Однажды, праздно сидя в столовом зале отеля «Швейцария», я случайно взял в руки экземпляр «Вестника Галиньяни». Одним из первых, что бросилось мне в глаза, было следующее объявление:

«Май 1854 года.

Скоропостижно скончался вечером 4-го числа в своих покоях в Лейпцигском колледже Генрих Хеннеберг, профессор восточной литературы, на 65-м году жизни; с глубоким прискорбием и сожалением».

Это был конец. Скончался! В свой день рождения! Некоторые люди, которым я прочитал его записки, говорят, что все это совпадения, и что слишком большое количество знаний отрицательно повлияло на рассудок моего бедного друга. Может быть, это и так; но, в конце концов, в его безумии была странная последовательность; и кто может сказать, какие открытия в психологии еще могут быть припасены для будущих поколений?

ГЛАВА III АВТОБИОГРАФИЯ ЭЛИС ХОФФМАН

I

Мои самые ранние воспоминания, — а они относятся к давним временам, ибо я уже не молода, — возвращают меня в темную и грязную комнату по соседству с Друри-Лейн. Потолок был закопчен, обои выцвели и порвались, а окна, которые никогда не мыли, почти не пропускали солнечного света. В одном углу стояло потрепанное пианино того старомодного типа, которое, как я узнала впоследствии, называлось клавесином. На нем лежали груды пожелтевших пыльных нот. Там также были басовая виола, несколько скрипок и музыкальный стол моего отца, потому что он был музыкантом и играл в оркестре театра Друри-Лейн. Я также помню, что на стенах висели портрет миссис Биллингтон и гравюра Дэвида Гаррика, а в кресле моего отца обычно сидел большой черный кот, самый дорогой товарищ по играм моего детства.

Я росла без матери, одиноким, заброшенным маленьким существом, без развлечений и без образования. Я не умела читать. У нас имелись несколько пыльных томов с любопытными фронтисписами и портретами актеров прошлого поколения в странных нарядах, расположенных через большие промежутки между страницами. На них я смотрела день за днем с безнадежным восхищением, переворачивая лист за листом, с таинственными печатными буквами, которые ровно ничего не значили в моих глазах. Я часто видела, как мой отец читал газету воскресным утром и иногда улыбался ее содержанию. Я никогда не осмеливалась спросить у него, могу ли я научиться делать то же самое, потому что он был суров и холоден; и сидела в течение многих тихих часов, с невыразимой тоской наблюдая за движением его глаз вдоль строчек.

Я уже говорила, что это — мои самые ранние воспоминания; но даже тогда мне казалось, что у меня остались еще и другие, достаточно обрывочные и смутные, о давно минувших временах. Обрывки старых стихов и сказок всплывали в моей голове, смешиваясь с тонами мягкого голоса; мне нравилось соединять эти разрозненные звенья с переплетениями моей собственной фантазии. Иногда, когда я лежала в своей постели, а лунный свет струился сквозь незанавешенное окно, я просыпалась от приятных снов, в которых мне казалось, будто я вижу нежное лицо, забытое, но знакомое; а затем засыпала, в надежде увидеть продолжение этого сна.

В то время я была очень молода; думаю, мне было не больше семи лет; но я никогда не знала точной даты своего рождения; не знаю я ее даже сейчас. Первый этаж и магазин в доме, где мы жили, принадлежали еврею, который шил одежду для сцены и давал напрокат всевозможные отвратительные маски, сверкающие платья, мечи и прочие вещи. Если я когда-нибудь выходила на улицу, то спешила мимо его двери, испытывая непреодолимый ужас. Я даже сейчас не могу без содрогания вспомнить тот отвратительный смех, которым он встречал мои поспешные шаги, или то, как он ожидал моего возвращения, чтобы, просунув свое желтое лицо в полуоткрытую дверь, спросить меня, не поцелую ли я старого Соломона!

У меня был прекрасный голос. Я пела весь долгий день и в отсутствие отца с удовольствием повторяла своим чистым детским дискантом те мелодии, которые слышала, когда он играл на скрипке. Благодаря ежедневным упражнениям, я достигла такого мастерства, что могла с бегло напевать даже самые сложные бравурные пассажи.