Мисс Кэрью (ЛП)

— Спокойной ночи, Франсуа, — несколько угрюмо ответил хозяин. — Не забудьте объяснить мсье разницу между двумя огнями.

— Ба! Вы что, принимаете меня за дурака?

Сказав это, мой проводник поспешно двинулся вперед, и я последовал за ним. Было слишком темно, чтобы отчетливо разглядеть его черты; но что-то в его росте, в походке, в тоне его голоса показалось мне не совсем незнакомым. Затем его имя — хозяин назвал его Франсуа. Не Франсуа ли звали того старого солдата, которого я видел три часа назад в общем зале «Белой Лошади»? Вполне возможно, что это мог быть тот же самый человек. Чем больше я думал об этом, тем больше в этом убеждался. Но что, если бы он им и оказался? Стоило ли упоминать о скандале, произошедшем днем? Конечно, нет. Он, казалось, не узнал меня, а упоминание могло привести только к новой ссоре. Поэтому я счел за лучшее промолчать. Эти мысли промелькнули у меня в голове за меньшее время, чем требуется, чтобы их изложить. Как только я пришел к своему решению, я обнаружил, что мы спускаемся по песчаному склону, за которым, как мне показалось, лежала широкая полоса грязи и гальки. Далеко за этой пустошью, смутно видневшейся сквозь туман, и, по-видимому, примерно в полумиле друг от друга, мерцали два огонька, один красный, другой белый. Мой проводник внезапно остановился.

— Вуаля, — сказал он. — Там два маяка — один на борту сторожевого корабля в устье Эйра, другой на таможенной станции. Вы их видите?

— Да, я ясно вижу и тот, и другой.

— Тогда поезжайте прямо на красный.

— Спасибо. Дно достаточно ровное? Или лошадь нужно вести?

— Нет, здесь все ровное. Ничего, кроме грязи и песка.

— Еще раз спасибо, друг мой. Спокойной ночи.

Он ничего не ответил, но повернулся и зашагал прочь, тяжело и быстро, в темноту.

Я запрыгнул в коляску, обернул колени пледом, закурил сигару, пристально посмотрел на красный свет и поехал вперед. В следующее мгновение колеса сошли с покрытого галькой склона, и мы плавно и бесшумно поехали вдоль русла плеса. Мы двигались довольно легко. Дно, хотя и с несколько податливой поверхностью, было достаточно твердым в дюйме под ней; маленькие лужицы, через которые мы время от времени проезжали, или раковины, которые иногда хрустели под колесами, не создавали препятствий для нашего продвижения.

Воздух был свежим и соленым, с приятным ароматом моря; в конце концов, было даже что-то волнующее в том, чтобы ехать на этот красный свет и помнить, что еще несколько часов, и там, где я еду, будет глубокая вода.

Внезапно моя лошадь заржала и остановилась. Я заговорил с ней, нежно погладил кончиком хлыста; она продвинулась вперед еще на несколько ярдов, но затем снова резко остановилась. Случилось так, что в этот момент мы находились посреди впадины, более глубокой и обширной, чем любая из тех, через которые мы проезжали; но это я объяснил тем, что, согласно моим расчетам, мы уже преодолели почти половину расстояния, и что к середине русла глубина оставшейся в нем воды, естественно, будет несколько больше. Вероятно, именно это и встревожило лошадь. Как бы то ни было, однако, я не мог оставаться здесь ради ее удовольствия; и поэтому, сочтя уговоры бесполезными, я нанес три или четыре резких удара хлыстом, которые заставили ее двинуться снова, хотя и с явной неохотой.

Это было странно; но, двигаясь вперед и постоянно ориентируясь на красный свет впереди, я заметил, что изолированные лужи за последние несколько минут слились в один мелкий слой воды, простирающийся под колесами во всех направлениях. Невольно я занервничал. Зная, что лучшим решением должно быть как можно быстрее миновать середину реки, я погнал лошадь вперед еще быстрее. И все же дно, казалось, опускалось все ниже и ниже, а вода поднималась все выше с каждым ярдом. Я нетерпеливо огляделся. Место, с которого я начал, больше не было различимо; но красный огонек, теперь более крупный и близкий, чем когда-либо, ободряюще светил сквозь туман. Было слишком поздно поворачивать назад. Чего бы это ни стоило, я должен двигаться вперед!

В этот момент моя лошадь снова припала на задние ноги, крепко уперлась передними ногами в песок и отказалась двигаться дальше. Был ли это страх или инстинкт? Я не осмеливался задать себе этот вопрос. Я не осмеливался признаться в ужасном подозрении, которое овладело мной в последние несколько минут. Я подобрал поводья, поднялся со своего места и хлестнул ее так, как еще ни разу не хлестал с того дня, как купил. Она сопротивлялась, фыркала, затем отчаянно бросилась дальше, хотя лужа к этому времени поднялась на дюйм от ее колен.

Вдруг, совершенно неожиданно, я осознал, что на поверхности воды появилась рябь. С этого момента я решил, что проиграл. С этого момента я понял, что меня застал прилив!