Мисс Кэрью (ЛП)

Это была длинная комната, увешанная гобеленами, с высоким потолком и камином в одном конце — и большой резной кроватью в другом. Кроме пациента, присутствовали три человека — священник, врач и молодая девушка. Последняя приковала мое внимание. Более мертвенно-бледного и совершенного в своей бледности лица я не видел никогда в жизни — даже в скульптуре. Казалось, она едва не теряла сознание. Ее глаза были неподвижны, а руки вяло опущены вдоль тела.

Я вспомнил слова кармелитки в зале Оперы и содрогнулся. Было очевидно, что здесь шла нечестная игра. «В крайнем случае — отказа, когда было бы слишком поздно искать другого адвоката, оказалось бы достаточно!» Таковы были ее слова. Что ж! Посмотрим, что можно сделать. Если мое слово или действие смогут как-то повлиять на ситуацию, значит, слово будет произнесено, или действие — совершено!

— Вы нашли документ? — сказал священник настойчивым шепотом.

Я покачал головой, перелистал бумаги, толстым слоем лежавшие на столе, и, найдя пергамент, исписанный мелким почерком, протянул его ему.

— Тьфу ты! Только не это. Да ведь это старое завещание, подписать которое означало бы все погубить!

В этот момент он вытащил вторую бумагу из-под остальных и сунул ее мне в руку.

— Вот она, — сказал он. — Прочтите это, только быстро! Смотрите, чтобы не было никаких неясностей, которые можно было бы обратить против нас. Поторопитесь, ибо он кончается.

Я взглянул на кровать и увидел останки того, что когда-то было человеком огромных размеров и благородных черт. Его глаза были закрыты; он дышал с трудом; и, за исключением случайного движения головы, казалось, не замечал ничего вокруг. Три священника окружили кровать, и один из них, низко склонившись, заговорил голосом, неслышным для остальных. Пациент слабо пошевелил рукой, словно отвечая.

— Господин маркиз желает сделать последние приготовления для своей дочери и принять соборование наедине, — сказал священник, поворачиваясь к врачу, который все еще оставался на своем месте рядом с пациентом. — Мсье окажет нам любезность, удалившись. Его услуги, увы! Больше не понадобятся.

Врач встал. Он переводил взгляд с одного на другого и подозрительно покосился на документы на столе.

— Мсье адвокат уйдет вместе со мной? — спросил он.

— Господин адвокат только что прибыл, — сказал священник, открывая дверь с вежливой настойчивостью, — и его присутствие необходимо.

Врач медленно, с неохотой, удалился. Молодая девушка все еще сидела бледная и неподвижная, как всегда; священники собрались вокруг кровати; я начал торопливо просматривать содержание документа.

Его смысл заключался в том, что «мсье маркиз де Сен-Рош, чувствуя приближение смерти, и смиренно и благочестиво осознавая важность благ небесных, святость и чистоту Римско-Католической Церкви, огромную пользу, которую ее религиозные учреждения приносят людям всех римско-католических наций, и необходимость вооружать учителей истинной веры против посягательств и вражды еретиков и спорщиков, по зрелом и обдуманном рассмотрении решил завещать все свое земное имущество, включая его личную собственность, дома, столовые приборы., экипажи, драгоценности и поместья — святому и просвещенному обществу Ордена Иисуса; оставив сумму в 50000 франков в качестве приданого мадемуазель Габриэль, своей дочери, которую он поручил попечению преподобных отцов Юсташа и Амбруаза, распорядившись, чтобы они поместили ее в монастырь кармелиток на улице Жирар, Париж, и там постриглась».

Что мне было делать? Священники увещевали умирающего, а молодая девушка даже не пошевелилась.

— Все готово? — спросил иезуит.

Я сделал утвердительный знак.

— Сын мой, — сказал он, — вы должны потерпеть, чтобы вас на мгновение подняли. Священный документ нуждается в подписи. Мужайтесь! Сама Пресвятая Дева смотрит на вас с Небес, и вас ожидает небесная награда!

Умирающий открыл глаза впервые с тех пор, как я вошел в комнату, и выражение религиозного энтузиазма осветило его бледное лицо. Священники подняли его и вложили перо в его дрожащие пальцы.

Молодая девушка внезапно встала и упала на колени рядом с кроватью.

— О, нет, отец! Нет, сжальтесь! — воскликнула она, умоляюще сложив руки. — Только не в монастырь, отец! Только не монастырь — что угодно, только не это!

— Молчите, дочь моя! — строго сказал иезуит. — Ваш отец умирает! Не тревожьте его душу просьбами о земном.

Румянец сошел со лба больного, и на смену ему пришла бледность еще более ужасная, чем прежде.

— Я буду говорить! — всхлипнула Габриэль. — Я буду услышана! Отец! Отец! Пощадите меня, ради моей матери!

В соседней комнате послышался шум, внезапный стук в дубовую дверь, и мужской голос громко крикнул: «Впустите меня! Это я… это Морис. О! Габриэль, впустите меня!»

Она схватила руку отца и залила ее слезами.

— Послушайте, отец, послушайте! — закричала она. — Это он — я люблю его! Я люблю его!

Умирающий поднял голову; холодный пот выступил у него на лбу; он судорожно шевелил губами, но не мог произнести ни звука. Он отшвырнул от себя перо.

Иезуит сунул его обратно в ему руку.