Мисс Неугомонность

— Я хочу как можно короче, убрать все эти кудряшки, и покрасить. Цвет — горький шоколад, — спокойно произнесла я.

— Хм, — странно улыбнулась девушка с бейджиком, гласящим «Тшилаба», укутывая меня в защитный пеньюар. — То, что мы иногда ругаемся со своими мужчинами, не означает, что мы должны сами же из-за этого страдать. Как насчет пока удлиненного каре, мелирования и цветного окрашивания в разные оттенки медно-рыжего с дальнейшей записью на кератин? Решение о кератине примете, посмотрев на укладку. Я выпрямлю волосы, чтобы вы смогли оценить их будущий вид. Если окончательный результат не удовлетворит вас, первоначальное ваше пожелание выполню бесплатно. — Мастер широкой щеткой прочесывала мои кудри, нежно оглаживая по голове.

В свое время, очень и очень давно, я любила, когда мамочка заплетала мне косички, а перед этим всегда долго и тщательно расчесывала волосы и вот именно так же гладила по голове.

Черт!

Только не это! Только не надо вспоминать маму! Только не сейчас, когда вместо сердца — развороченная словами Кевина грудная клетка, в которой агонизирует орган, что должен исправно качать кровь по всему телу. А тело будто онемело. Как в тот день, когда папа приехал из роддома без мамы, но с двумя орущими свертками. И все мы, ожидавшие мамочку вместе с близнецами и жутко соскучившиеся по ней за последние два месяца, которые она провела в больнице, внезапно поняли по черному лицу отца, что никогда ее больше не увидим.

Слезы водопадом заструились по щекам, а нос моментально распух и перестал дышать.

— Джесс, дорогая, принеси мне мой несессер. Красный. И еще один кофе. По моему рецепту.

Кофе «по рецепту» пах корицей, кардамоном и ванилью. Молодая женщина, обслуживающая меня, достала из несессера небольшую фляжку, открутила ее, понюхала, закатила глаза, как будто решая для себя что-то, затем щедро плеснула жидкости из фляги в чашку кофе и приказала:

— Пей, огнегривая красавица. Мелкими глотками. Вдыхай носом, выдыхай через рот. Можешь закрыть глаза. Так даже лучше будет. Ничего не говори и просто пей, — и продолжила расчесывать мою гриву, мурлыкая себе под нос песенку на незнакомом языке.

И вот эти вот поглаживания по голове, нехитрый мотивчик, раздающийся из практически сомкнутых уст мастера, восхитительный аромат кофе с чем-то явно горячительным подействовали на меня как сильнейшее успокоительное средство. А может, ими и были все вместе.

Меня отпустило.

И с последним глотком кофе едкая горечь, застрявшая где-то в грудине, начала таять, как кубик горького шоколада в чашке кипящего молока.

— Так что? Пока каре?

— Пожалуй, соглашусь на ваше предложение. Мне самое главное — избавиться от этих чертовых кудряшек.

— Удивительные существа — эти красивые девушки. Роскошные прямые волосы завиваем каждый день, шикарные кудрявые — распрямляем всеми правдами и неправдами. Длинные укорачиваем, короткие — наращиваем. Недовольны жизнью, а отыгрываемся на ни в чем не повинных волосах. — Она вздохнула жалостливо, пропуская между пальцами очередную прядь.

— Чего это они не повинны? — возмутилась я, немного «поплыв» от целебного кофе. — Вечно в глаза лезут, из любой прически выбиваются…

— Да еще внимание всяких придурков привлекают, — в тон продолжила мастер, забрав у меня из рук все еще теплую кофейную чашку.

— Про придурков — в точку. — Я даже повеселела немного. Какая умница эта Тшилаба!

— Покою им не дают, в сны приходят, ароматом своим окутывают, жить не дают. Надо, надо за это наказать их владелицу, — продолжала почти напевать женщина, звонко пощелкивая ножницами. — Надо ей гадостей наговорить, за косички подергать, обозвать ее пообидней. Так, чтобы даже не приближалась и не смущала покой. — Она вздохнула. — Мальчишки — такие мальчишки. Хоть в три, хоть в тридцать три годика одинаковые.

Каждое ее слово активировало в моем мозгу картинки: Кевин на меня орет, Кевин меня одергивает, Кевин смотрит мимо меня, будто не расслышав вопроса, Кевин возражает даже тогда, когда все согласились с моими предложениями по оптимизации расходов…

— Вы ведьма? — с восторгом и одновременно ужасом вопросила я, как завороженная наблюдая за опадающими на пол кудрями.

— Ага, — легко согласилась Тшилаба. — И мать моя ведьма, и бабка такая же, и прабабка. Цыганка я. А цыганки — все ведьмы. — Она легко пожала плечами и снова улыбнулась моему испуганному отражению в зеркале. — А по мне — так просто женщины, которые до сих пор не отказались от своего женского начала и призвания: любить своих мужчин, беречь домашний очаг, рожать детей и воспитывать их, петь им колыбельные, варить хабе рома[3] и печь бокморо[4].

— А если он не хочет, чтобы я все это для него делала? Если ему поперек любое мое слово? Если он только и знает, что обзываться и спорить? — Нос снова заложило, а голос предательски дрогнул.

— Значит, не мужчина еще. Значит, вырасти ему надо, чтобы оценить то, что может дать ему такая горячая женщина, как ты.

— Да я на пенсию уйду к тому моменту, как он вырастет!

— Май-вэй, дорогая, так может, не твой этот кусок серого старого льда, а?