Алистер, прихрамывая, отошел от окна и, положив бумагу на письменный стол, за которым сидел отец, небрежным тоном произнес:
– Разве я не заслужил доверия? Ведь с весны пятнадцатого года не зарегистрировано ни одного эпизода.
– Ты не попадал в истории только потому, что бо́льшую часть этого времени был недееспособен, – возразил лорд Харгейт. – А тем временем счета от торговцев приходят целыми возами. Я не знаю, что хуже. Тех средств, которые ты расходуешь на свои жилеты, хватило бы, чтобы содержать целый гарем французских проституток.
Алистер не мог этого отрицать. Он всегда был очень разборчив в одежде. А в последнее время, возможно, уделял своей внешности больше внимания, чем прежде. Это отвлекало его от других мыслей. Он, к примеру, не помнил день и ночь 15 июня. Битва при Ватерлоо осталась пробелом в его памяти. Он старательно делал вид, будто не замечает изменившегося к нему отношения: поклонения, от которого хотелось выть, и приводившей в ярость жалости.
Он прогнал эти мысли, хмуро глянув на приставшую к рукаву пушинку, и едва удержался, чтобы не смахнуть ее. Это показалось бы нервным жестом. Почувствовав, что начинает потеть, он надеялся лишь, что отец закончит разговор до того, как увлажнится его накрахмаленный галстук.
– Я терпеть не могу говорить о деньгах: это вульгарно, но, к сожалению, сейчас это неизбежно. Если хочешь отобрать у младших братьев то, что принадлежит им по праву, то можешь продолжать в том же духе.
– Моих братьев? Почему ты так говоришь? – Он замолчал, заметив на губах отца некое подобие улыбки.
О, этот намек на улыбку никогда не сулил ничего хорошего.
– Позволь объяснить, – сказал лорд Харгейт.
– Он дает мне срок до первого мая, – сказал Алистер своему другу лорду Гордмору. – Ты когда-нибудь слышал о подобных драконовских условиях?
Он приехал к своему бывшему боевому товарищу в то время, когда тот одевался. Стоило Гордмору взглянуть на Алистера, как он тут же отослал из комнаты слугу, и, когда они остались одни, друг пересказал свой утренний разговор с отцом.
В отличие от большинства аристократов виконт отлично умел одеваться без помощи слуги, и в данный момент стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Поскольку этот процесс включал не только завязывание узла, но и безупречно точное распределение складочек, на это уходило с полдюжины накрахмаленных полос тончайшего батиста, прежде чем удавалось достичь совершенства.
Алистер стоял у окна в гардеробной и наблюдал за этим процессом, хотя после утреннего разговора с отцом процесс завязывания галстука несколько утратил для него свою привлекательность.
– Твой отец для меня загадка, – заметил Гордмор.
– Он велит мне жениться на богатой наследнице. Представляешь? И это после катастрофы с Джудит!
Гордмор еще тогда сказал Алистеру, что единственный ребенок в семье не знает, что такое делить любовь и внимание родителей с братьями и сестрами, и бывает, как правило, эгоистичен и своеволен, а сейчас предположил, что должна же в Англии найтись хотя бы одна не слишком уродливая и не сварливая наследница.
– У меня и в мыслях нет жениться раньше лет сорока пяти – пятидесяти, – заявил Алистер. – Иначе это будет еще одна трагическая ошибка.
– Тебе просто не везло с женщинами, – возразил Гордмор.
– Нет, это фатальная черта характера, – покачал головой Алистер. – Я слишком легко влюбляюсь, причем всегда как мальчишка, а потом одна неприятность следует за другой. Почему бы моему папаше самому не выбрать для меня жену? Он наверняка разбирается в этом лучше.
И все же Алистер знал, что это будет его мучить. Он своей невесте не принесет ничего, и жить в финансовой зависимости от отца довольно трудно, но зависеть от жены, быть обязанным ее семье… При мысли о такой перспективе у него дрожь пробегала по телу. Он знал, что в других семьях младшие сыновья женятся на деньгах, и никто их не осуждает за это: так принято, но ему гордость не позволяла с этим смириться.
– Уж лучше бы он оставил меня в армии, – проворчал Алистер.
– Возможно, как и не он один, твой отец считает, что ты израсходовал отпущенную тебе долю везения на поле боя. Откровенно говоря, меня это радует.
Видимо, Алистер был не раз на волосок от смерти. Говорят, что враги убили под ним трех коней, что его рубили саблями и кололи пиками. По нему проскакали кавалеристы союзников, двое его раненых товарищей умерли на нем, его обобрали мародеры. Его приняли за мертвого, и он долгое время валялся в вонючем месиве под трупами. Когда Гордмор нашел его, Алистер и сам был почти трупом.
Правда, он этого не помнил, а лишь делал вид, что помнит. Из отдельных обрывочных воспоминаний других людей он составил общую картину, хотя не был уверен, что она соответствует действительности. Возможно, многое сильно преувеличено. Гордмор наверняка знал или хотя бы догадывался, что с головой у Алистера не все в порядке, но они никогда об этом не говорили.
– Отец мог бы позволить мне продолжать служить королю и отечеству, – сказал Алистер. – Тогда хотя бы не жаловался, что я веду праздный образ жизни.
– Но джентльмен и должен вести праздную жизнь.