Мисс Свити

Саманта машинально вытерла ноги о ярко-красные вишенки, вышитые на половике. Бабушкина квартира, расположенная над ее собственной, имела ту же планировку, с той лишь разницей, что кухня выходила окнами в палисадник, а гостиная — на улицу. Зато обставлена она была совсем по-другому. Пузатый холодильник, буфет, пластиковый стол и табуретки — кухня Агаты словно сошла со страниц женского журнала пятидесятых. Безупречной, почти стерильной чистоты помещения не нарушали ни цветы, ни безделушки. Единственным его украшением служили картинки с изображением лекарственных растений, висевшие на стенах. Гостиная, напротив, напоминала антикварную лавку — импозантные комоды вощеного дерева и обилие полотен, с каждого из которых глядели скромные полевые цветы. Напротив любимого кресла Агаты стоял обитый ярким ситцем диван. Пышные узоры, повторявшие рисунок обивки кресла, наводили на мысль о весенних садах, для тепла прикрытых шерстяными пледами и уютными вышитыми подушками. Посередине примостился журнальный столик, заваленный словарями. Агата проводила в этой комнате большую часть своего времени, которое делила между разгадыванием трудных кроссвордов и пристальным наблюдением за передвижениями соседей.

В эти минуты Саманта с бабушкой сидели за кухонным столом. Агата властным жестом поставила перед внучкой сэндвич с огурцом, истекавший беловатым соусом, кусок пирога с лесными ягодами и стакан томатного сока. Пока Саманта закусывала, Агата, нацепив очки, внимательно просматривала ее папки.

— Случай с учительницей представляется мне довольно-таки типичным. Чего не скажешь про письмо машиниста. Ты заметила, сколько в нем ошибок?

— Бабуль, а ты уверена, что в тебе не говорит классовый инстинкт? — подколола ее Саманта.

— Дорогая моя! За свою жизнь я уколола столько же буржуазных задниц, сколько пролетарских!

Она дождалась, пока Саманта съест все до крошки, налила ей чаю и снова вернулась к письмам.

— Ты уже шесть выпусков не отвечаешь на письма брошенных жен, — отметила она.

— Да что им отвечать-то? — запротестовала Саманта. — Все одно и то же. Сожмите зубы и продолжайте жить дальше. Или найдите себе другого прекрасного принца. Что еще я могу им посоветовать?

— Не знаю, это ты у нас дипломированный психолог. Только не забывай, что незамужние и разведенные женщины составляют почти половину твоей читательской аудитории.

Агата извлекла из стопки три письма:

— Брошенная жена, отчаявшаяся учительница и ревнивая школьница. Последняя — чтобы немного омолодить рубрику. Что скажешь?

— Я подумаю над твоим предложением. Спасибо за сэндвич.

Сложив салфетку, Саманта вставила ее в кольцо с собственными инициалами. Она уже направлялась в коридор, когда ее остановил бабушкин голос:

— Мне кажется, ты в последнее время какая-то бледненькая. Надо тебе выходить погулять по вечерам. Сходила бы с приятелем в паб, что ли.

— У меня все хорошо, бабуль, — уклонилась от ответа Саманта и плотнее прижала к себе папки.

Она ни с кем не собиралась обсуждать тему своего одиночества. Душевные переживания — удел ее дражайших читательниц. Она более чем комфортно чувствовала себя в роли мудрой советчицы, и для личного счастья ей вполне хватало благодарственных писем, которые ей пересылали из редакции.

Она вышла на до блеска натертую мастикой лестницу и под неодобрительным взглядом Агаты спустилась вниз. Ей хотелось хорошенько хлопнуть дверью, закрывая ее за собой, но она сдержалась. Иногда бабушка ее жутко раздражала. Слишком уж она лезла в ее жизнь, а ее комментарии били не в бровь, а в глаз. Но Саманта не могла лишить ее этого маленького ежедневного удовольствия и продолжала показывать ей свежую почту и даже позволяла производить отбор.

Вот только сегодня одно письмо она от нее утаила. Двадцать третье. Она специально оставила его у себя на столе, хотя содержание успела выучить наизусть.

Моя жена послушалась ваших советов и бросила меня. Наслаждайтесь жизнью — вам недолго осталось.

Весьма лаконичная анонимка. Подобные послания не дают читать старушкам. Даже тем, которые пережили войну.

2

Понедельник, 3 сентября 2001 года

Теофиль Морийон решил умереть во Франции, но не знал, как сказать об этом своей домовладелице Агате Саммер. Квартиру напротив той, что занимала Саманта, он снимал уже тридцать один год. Жизнь была к нему благосклонна: на пороге восьмидесятилетия он еще скакал как молодой. Правда, на голове не осталось ни волоска, а крупное поджарое тело с годами как-то усохло, но на здоровье он не жаловался, а очки надевал, только когда собирался почитать “Таймс". Каждое утро он смаковал рубрику некрологов, поздравляя себя с долголетием. Спокойная холостяцкая жизнь, умеренное потребление спиртного — стаканчик джин-тоника по вечерам, и несколько увлечений, в число которых входили опера и филателия, позволили ему протянуть почти целый век, оставшись свеженьким как огурчик.