Миссия на Маврикий

В этот же самый момент Киллик взобрался на ют «Рэйсонейбла», где Джек продолжал пристально смотреть вслед шхуне, и с долей прежней своей язвительности заметил, что «джентльмены уже оттоптали друг другу ноги на галфдеке за эти десять минут, а их превосходительство все еще в повседневных брюках». Тут Джек осознал, что он забыл о своем приглашении офицеров кают-компании, и что одет он неподобающим для данного приглашения образом (севернее тропика Козерога он снова перешел к легкой и свободной парусиновой форме) – и он находится в реальной опасности опоздать! Он бросился вниз, спешно влез в форменный мундир и ворвался в большую каюту сразу после звона пятых склянок. Здесь он принял своих гостей: моряков в их парадных синих мундирах, морских пехотинцев в алых – всех с красными лицами от жары, ибо они парились в своих пышных нарядах уже не менее получаса. Джек пригласил их в столовую, куда световые люки пропускали лучи жаркого солнца, и где офицеры покраснели еще больше. С самого начала плавания эти пирушки оказались довольно неуклюжими попытками показать принадлежность участников к одному социальному слою, ибо на деле лишь постоянно демонстрировали жесткое распределение офицеров на ступенях служебной лестницы и всепроникающий дух военной субординации. Джек прекрасно осознавал данный факт и изо всех сил пытался придать собранию хоть какое-то подобие естественности.

В данный момент Джек отчетливо ощущал страдания капитана морской пехоты, которого съеденное и выпитое в этой жаре, казалось, вот-вот доведет до удара, однако мысль предложить всем присутствующим снять мундиры была немедля отринута как неподобающая – нельзя выходить за рамки и превращать командирский салон в бордель. Поэтому он ограничился приказом установить палубный тент, снятый для облегчения «перелета» доктора на шхуну, и облить палубу водой.

Хотя сердце Джека было не на месте, он честно пытался быть радушным хозяином, но искусственное веселье редко бывает заразительным. И вот они сидели, распаренные, чопорные и вежливые. Обычай гласил, что никто, кроме капитана не может начать новую тему разговора, и, поскольку офицеры еще не очень хорошо знали нового коммодора, соблюдался он с религиозной истовостью. Однако в данный момент у коммодора было туго с мыслями и потому все его реплики сводились к коротким призывам пить и закусывать. Сам он, в свою очередь, в начале обеда, с трудом мог даже жевать и глотать. Но по мере того, как спасительная прохлада проникала в затененный салон с дуновениями юго-восточного пассата, бутылка живее пошла по кругу, и еще до того, как на стол выставили портвейн, глаза присутствующих уже блестели, а в осанке появилась излишняя напряженность людей, изо всех сил старающихся держаться прямо. Графин с портвейном пошел по кругу, но и он не смог сделать атмосферу менее унылой.

Совсем по другому протекал в то же время обед в низенькой треугольной каюте «Уоспа». Поскольку предстоящая ночная высадка требовала максимального напряжения разума, Стивен попросил слабого холодного кофе, а мистер Фортескью вообще вина не пил. Так что приготовленная им для гостя к обеду бутылка так и стояла нетронутой между кувшином с лимонным соком и высоким медным кофейником, пока оба собеседника расправлялись с горами острого, как лава Везувия, карри, перед которым бы побледнело даже тропическое солнце. Оба оказались страстными орнитологами, и сейчас мистер Фортескью излагал все, что ему было известно о буревестниках. Закончил он выводом, что только моряк может как следует познать мир.

– Сэр, сэр! – воскликнул Стивен, размахивая куском утки по-бомбейски, – как вы можете это утверждать?! Каждый корабль, на котором я служил, можно было бы смело назвать «Тантал». Они приносили меня в удивительные страны, полные райских птиц, страусов, священных ибисов, но при этом мне приходилось оставаться в неотличимых одна от другой даже по запаху гаванях, а затем меня выдергивали и волокли дальше. Таким образом, сокровища Индии ускользнули от меня, а мы снова неслись в какой-то вонючий порт за тысячу миль, где все повторилось вновь. Справедливости ради должен признать, что океан способен приоткрыть такие чудеса, которые с лихвой компенсируют скуку корабельного заточения и даже халдейские ритуалы морской жизни – альбатросы! Но увы, и это лишь отблески чуда. Мы ничего не знаем об их жизни: каковы их брачные ритуалы, как они заботятся о потомстве, где и как они гнездятся? Все эти знания у нас почти в руках, полученные неимоверными усилиями духа и материальными затратами общества, и все они отшвыриваются прочь! О нет, я убежден, нет более незавидной доли для натуралиста, чем жизнь моряка, чей жребий – пересекать это мир, не видя его. Но, возможно, сэр, вы были более удачливы?