Миссия пилигрима

И Гвидо… бросил скрипку. Он не мог не сделать этого. Но в тот самый миг, когда его сокровище упало в огонь, в юноше все перевернулось. Он словно очнулся от злого наваждения. Все тело вдруг пронизала безумная боль, и он почувствовал страшную ярость. И то, и другое было такой силы, что Гвидо чуть не лишился сознания, но перед смертью ему во что бы то ни стало нужно было уничтожить ненавистное лицо. Лицо и глаза, не имевшие больше над ним никакой власти. Он схватил расстригу за бороду и изо всех сил дернул. Арнульф потерял равновесие и, зашатавшись, шагнул в пламя, попытался вырваться — и не смог. Заметался, закричал, но не сдвинулся с места. Его последними словами были:

— Пойдешь ли чрез огонь, не обожжешься…

Фабио, который в это время был в дозоре, вскочил и протер глаза. Измученный вахтами, он задремал в отхожем месте, но что-то разбудило его. Что это было? Хрип? Стон? Крик? Торговец поднялся с импровизированного стульчака, натянул штаны и вышел из-за поленницы. От картины, представшей его взору, у него захватило дух. В огне полыхали две человеческие фигуры!

Фабио бросился к кольцу, но опоздал. Мужчины уже не двигались. Тела их скрючились, рты широко распахнулись в предсмертном вопле. Присмотревшись еще раз, он узнал в одном скрипача Гвидо, а в другом Арнульфа фон Хоэ. Арнульф? Как флагеллант-то сюда попал? Фабио затряс головой, словно пытаясь вытрясти из сознания чудовищную картину, но она не исчезала. И тогда Фабио закричал во всю глотку:

— Кирургик, сюда! Скорее!

На следующее утро они вырыли две могилы. Это было утро сочельника, погода стояла тусклая и унылая и никак не соответствовала предстоящему празднику. Витус прочел несколько стихов из Писания и попросил Господа быть милосердным к душам усопших.

— Кто из вас без греха, первый брось на нее камень, говорит Христос в Евангелии от Иоанна, — произнес он, — и я уверен, что оба умерших попадут в царство небесное. — И он завершил заупокойную молитву словами Спасителя:

Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.

— Амен, — воскликнули Магистр, Фабио и Коротышка. Последний держал на руках тепло закутанную Неллу. Потом они принялись закапывать могилы. Гвидо похоронили вместе с обугленными остатками его любимой скрипки.

Было около десяти часов утра, и вахта Фабио подходила к концу. Он чувствовал себя ответственным за смерть Гвидо, и его мучила совесть.

— Я никогда больше не засну на посту, — поклялся он, — никогда!

— Не думай об этом. Что произошло, того уже не исправишь. Это могло случиться и со мной, и с Магистром. Все мы недосыпаем.

Подавленный торговец закинул за спину мушкет и тяжело зашагал прочь. Исчез и Коротышка, бросив:

— Моя куколка совсем продрогла, шуравли, побегу в палатку.

Магистр прищурился:

— Ну вот, нас осталось четверо, не считая ребенка. Думаю, это не лучшее место, чтобы и дальше торчать тут.

— Теперь еще и ты начинаешь? — Витус нахмурился.

— Спокойно, спокойно! Я всего лишь хотел сказать, что можно найти более приятное занятие, чем ночевать вблизи когда-то одержимого, а ныне абсолютно мертвого флагелланта. Не говоря уж о скрипичном мастере, который обращался с инструментом, как с любовницей.

Друзья между тем вернулись к костру, где Витус тотчас принялся драить котел, чтобы Фабио смог незамедлительно приступить к приготовлению еды. Неожиданно над их головами послышалось хлопанье крыльев и нежное воркование. Буссола вернулась! Какая радость в этот пасмурный день! Фабио тоже услышал, что прилетела его любимица, и уже мчался к ним со всех ног.

— Кирургик! — закричал он еще издалека. — Хоть у меня и вахта, можно я быстренько поздороваюсь со своей ненаглядной голубкой?

Разумеется, ему было разрешено (да и кто бы посмел встать у него на пути?). Торговец спешно освободился от своего мушкета, просто положив его на землю, и нежно принял Буссолу в свои лапищи.

— Ну наконец-то! — завопил он так громко, словно она еще была за версту. — Как спутешествовала, моя красавица, моя несравненная? Ну-ка покажи мне свою симпатичную красную лапку. Да-да. Ну, что у нас тут? Вести из Падуи от Миабеллы, моей любимой женушки?

Повозившись с посланием, он наконец открепил его и с жадностью углубился в письмо, как всегда, шевеля губами и беззвучно повторяя некоторые слова. Потом взглянул поверх листка, с глазами, влажными от слез радости и печали.

— Моя Миабелла безутешна, что я не смогу на Рождество быть дома. Вы только представьте себе: Виоп Natale[52], а меня нет дома! Но она пишет: главное, чтобы я был здоров. В рождественский сочельник она будет молиться за меня вместе с детьми. И если я сделаю то же, как и она, в восемь вечера мы будем почти так же близки друг другу, как если бы я был дома. Ну разве не трогательно?

— Очень трогательно, — подтвердил Магистр. — А профессор Джироламо не послал сообщения для кирургика или ты его опять утаил?