Миссия пролетариата

Чрезвычайно важно подчеркнуть, что эсквайр не алхимик, ему нужен не философский камень, ему важно установить факт. Например, установить точное значение определенного клинописного символа или таксономическую принадлежность привезенного из Южной Индии насекомого. Помимо него этот факт интересует еще пару чудаков, тоже живущих в поместьях старой доброй Англии. Однако эти чудаки составляют не простое community, они в совокупности образуют не больше не меньше как базисную ячейку науки, ее своеобразную стволовую клетку. Если имеется в наличии такая ячейка, обеспечивающая суверенность познающего, она может прорасти в самые различные конкретные институции: в университетские журналы, конференции или заседания Королевского общества, и она остается монадой, которая оживотворяет все возможные учреждения, которые могут, конечно, уцелеть и без нее, но тогда они будут заниматься не наукой, а чем-то другим. Суверен познания, который взыскует истину, опирающуюся на факты, – вот подлинный субъект науки в отличие от мудреца, поэта, философа, в отличие от множества других фигур, обеспечивающих дистрибуцию знания. Важная черта ученого-естествоиспытателя, того же эсквайра, того же Ньютона, состоит в том, что он не нуждается в сакрализации каждого отдельного предмета исследования, отдельного факта, – достаточно того, что точка нуля, точка отсчета всех координатных систем, сама по себе просматривается отовсюду и поэтому приватизированный участок истины сохраняет осмысленность и возможность суммирования с целым.

Суверен научного познания является воистину удивительным существом. Очень любопытна типология этих подлинных суверенов, да и их экзистенциальные отличия от близкородственных вроде бы душ, таких как мудрец, философ, энциклопедист или, допустим, интеллигент – современный ему, но альтернативный продукт духовного производства. Наилучшим образом отличия вырисовываются в негативном разрезе, суверен познания (ученый) отличается от мудреца или энциклопедиста не тем, что он знает, а тем, чего не знает и знать не желает.

Речь идет не об агенте научного исследования, действия которого являются осмысленными не изнутри, а лишь благодаря внешней осмысленности задачи (парадигмы), – об этом и в ироническом, и в критическом ключе написано немало. Муравьи, которые умны, поскольку приписаны к муравейнику, нас сейчас не интересуют. Нам важен именно суверен, такой как Декарт или английский джентльмен-эсквайр, не жалеющий ни средств, ни времени на то, чтобы удовлетворить свое личное любопытство. А предметом любопытства, что важно, является не смысл жизни, и не отстраненное метафизическое построение, и не то, что способствует личной пользе, а, например, происхождение колец Сатурна. И вот эсквайр посвящает свое лучшее время выяснению этого вопроса.

Для науки как формации знания нет ничего более важного, чем беспредпосылочное чистое любопытство этого эсквайра, в сущности, отличающее науку от прочих видов мудрости. Ценностью науки является не какое-нибудь содержательное утверждение вроде постулата «Наш мир создан Богом», не антропологическая или вообще антропоцентрическая установка, будь она стремлением к спасению души или к нормализации работы кишечника. Эту традиционную иерархию ценностей, конституирующую формацию мудрости, наука как раз отменяет и взамен упраздненных содержательных тезисов и сверхзадач воздвигает факт, факт как идею, фактичность факта как принцип. Такие процедуры, как доказательство, опровержение, эксперимент, обрели высшую ценность вне зависимости от предмета, подвергаемого этим процедурам, что, несомненно, достойно удивления и выглядит отчасти даже мистическим. Ведь вероятность подобной самопроизвольной констелляции следует оценить как чрезвычайно низкую, изнутри традиционных структур накопления и передачи знания она никак не просматривается. Кантовский вопрос «как возможна наука?» все еще стоит со всей остротой, несмотря на то что дисциплинарная наука давно уже является господствующей формой знания. И все же наука является ежедневно свершающимся чудом.