Миссия пролетариата

Итак, через отчуждение надо пройти, как в завершающей фазе творения Господь проходит через кенозис. У Гегеля, у которого марксизм и заимствовал сам термин «Entfremdung», палитра отчуждения чрезвычайно широка. Всякое инобытие идеи, и даже собственно «природа», представляет собой или включает в себя ту или иную форму отчуждения, между в себе бытием и бытием для себя момент отчуждения присутствует с неизбежностью, и сфера опредмеченности духа означает вовсе не его падение или пленение материей, как склонны были считать гностики, но, напротив, его волю к власти, а также и некоторый риск, опирающийся в случае наличия субъекта на субъективную решимость. Отчуждение имманентного бытия в простой положенности, в наличной вещи, не есть потеря себя – это экспансия, война, где победа не гарантирована, но и поражение отнюдь не предрешено. В своем высшем смысле отчуждение предстает как распахнутость в мир, как воплощение, объективация желания и воли. Выше его в иерархии экзистенциальных ценностей стоит встреча с другим, но и эта встреча в своей полноте, в своей устойчивости опосредована объективациями.

Любовь, если вычесть из нее дружество, окажется всего лишь затянувшимся истерическим припадком, но и само дружество без вещественного элемента, без отчуждаемых благ тоже всего лишь декларация. В конце концов присущая человеку свобода воли есть Божий дар в самом точном смысле слова, прямой результат отчуждения Бога от самой имманентной процессуальности. Так что само по себе отчуждение есть не только суровая необходимость считаться с вещами, с овеществленностью и материальностью мира, но это еще и мера величия духа. Буржуазная персонология, панически боящаяся отчуждения, уходит от него с помощью спиритуалистической экзальтации, характерный образец которой представлен, например, у Мартина Бубера. Пролетариат не боится отчуждения, он его преодолевает. Скажем так: цель пролетариата – упразднить прибавочное отчуждение подобно тому, как экспроприируется прибавочная стоимость у буржуазии. Советская марксистская школа (Ю. Н. Давыдов, Э. В. Ильенков, Г. С. Батищев, да и Мераб Мамардашвили) немало сил потратила на уясненение принципиальных различий между отчуждением и опредмечиванием, опредмечиванием и овеществлением, прибавляя сюда еще и «овнешнение». Затея была не совсем бессмысленной, но игра не стоила свеч: доля отчуждения есть и в самом благородном опредмечивании, ведь формой отчуждения является и то, что Генрих Батищев назвал «произведенствованием».

Не только труд угасает в товаре, но и замысел, и художественная воля угасают в произведении художника. Впрочем, тут надо разобраться. Отчуждаемо ли творение от творца, если речь идет о художественном творении? Безусловно. Но персональность в отчуждаемом творении не угасает, а пресуществляется: именно это имеют в виду, когда говорят, что произведение продолжает жить собственной жизнью. Бытие произведения в его основных моментах – создании, трансляции, востребовании – это, конечно же, инобытие, требующее от субъекта, художника, не просто жертвенного усилия, но при этом еще и усилия систематического. И все же предполагается, что художник сохраняет себя в продукте, перевоплощаясь в него, а рабочий в произведенном товаре не сохраняет и тени своей персональности. На этом основании творчество или творческий труд противопоставляются отчужденному труду, но воистину, если семя не умрет, то останется сухим и одиноким, а если умрет, принесет прирост сам-десять. Усилие отчуждения, осуществляемое художником, предельно радикально, и поэтому он оставляет себя в произведении, транспортируется в него, осуществляя при этом инобытие. Художник отчуждает себя из своего «здесь», из замкнутости в этом теле, в этой комнате, в этом мире, и посему его продукты одухотворены, наделены аурой личностного присутствия.

Отчуждение рабочего поверхностно и формально, товар непроницаем для его персональности, которая именно поэтому и остается всего лишь в себе, не переходя в форму для себя. Все дело в том, что бытие для себя пролетарий не может обрести в одиночку, он обретает его как класс, становящийся классом для себя, как пролетариат, который как раз решается на самое радикальное отчуждение, на всемирную жертвенность. Свое инобытие пролетариат усматривает в мировой революции, тогда как художник только в своем творении. Без революции как высшей формы социального творчества пролетариат распадается на пролетариев, сущих лишь в себе и объединяемых капиталом в форме бытия-для-иного, то есть для капитала.