«Раненый? Неужели я ранен? Не может быть! Когда я успел? Нет, похоже… Вот оно что, вот откуда весь этот пьяный бред!» — проносятся в голове Кирилла мысли-открытия о самом себе.
— Неужели ранен? Когда? — тихо спрашивает он.
— Да, вы ранены. У вас серьезная контузия и еще перелом левой руки. Вот уже третий день, как вы здесь, — мягко и успокаивающе звучит в ответ молодой женский голос.
— Как же так!? — с обидой в голосе и с удивлением хрипло восклицает молодой человек.
— Вы хотите пить, прапорщик? — опять мягко, но настойчиво спрашивает тот же голос.
— Хочу, — приглушенно отвечает Кирилл.
Космин видит, как девушка-ангел подносит к его губам носик-сосок какой-то чашки или чайника. Он пьет что-то приятное и теплое, чувствует, как оно катится по глотке и пищеводу, медленно наполняет пустой желудок. Оно пьянит, как самогон. Кирилл не хочет больше и, как младенец, упрямо сжимает губы и кончиком языка выталкивает сосок. Он больше ничего не хочет. Страшная усталость. Он вновь засыпает и видит сон. Чья-то женская рука нежно касается его волос, ласково гладит по голове. Космин спит. Во сне он видит Соню. Видит, как она с улыбкой идет к нему навстречу и раскрывает свои объятья.
Июньское наступление потерпело неудачу. Да и могло ли оно быть успешным, ибо Временное правительство и было в реальности временным, не способным управлять великой страной и непредсказуемым народом? Народом, который решился сбросить многие давние и новые, зачастую чуждые ему по сути и формам законы, традиции, культуру господствующих слоев общества. Все те внешние формы общественных устоев европейской цивилизации, привнесенные великим царем-реформатором еще двести лет назад на русскую почву, были в одночасье смяты революционным ураганом. Народ вырвался на волю подобно дикому, необузданному пещерному медведю, томившемуся уже не один век внутри кованной ограды отведенного ему заповедника. Невольно вспомнились и воочию встали перед взором русской элиты и интеллигенции мятежная, кровавая, разорительная Смута с Лжедмитриями, Болотниковым и Заруцким, беспощадная, неуемная, стремительная, бескрайняя, словно волжский разлив, Разинщина, жуткая, клацающая сабельным звоном, устрашающая рядами черных виселиц и помостом казни Пугачевщина. И вся русская элита, уже почти бессильная и безвольная, в изумлении замерла, в очередной раз осознавая извечную проблему: «Кто тот вожак, где та сила, кому поверит этот зверь, перед кем склонит он свою выю и даст послушно обуздать себя? Хотя бы на время!..»
Известия о поражениях на фронте усилили возмущение городских низов и войск гарнизона в Петрограде. Утром 3 июля солдаты 1-го пулеметного полка выступили с требованием свержения Временного правительства вооруженным путем. 4 июля в городе началась грандиозная военная демонстрация. От имени ее участников Центральному Исполнительному Комитету Советов, заседавшему в Таврическом дворце, было передано требование о взятии власти в руки Советов. Во главе демонстрантов встали большевики (РСДРП(б)). Однако партии меньшевиков (РСДРП) и эсеров (социалистов-революционеров), опиравшиеся в основном на либерально-буржуазные круги, поддержали Временное правительство. Керенский и его сподвижники успели стянуть в столицу верные им войска. Они расстреляли демонстрантов из пулеметов и перешли к репрессиям. Главный удар был обрушен на большевиков.
Космин приходил в себя и уверенно шел на поправку. Прошло три недели со дня его ранения. Он с аппетитом ел, принимал лекарства. Общаться с ранеными офицерами в своей палате он не стремился и потому разговаривал мало.
Госпиталь — место человеческих страданий. Как правило, эти страдания неосознанны, но очень сильно прочувствованы и пережиты. Неосознанны потому, что человек, получивший, казалось, неоправданные ходом нормальной человеческой жизни раны или увечья, не готов к ним. Но дело в том, что он еще более не готов к ним и в ходе спокойной, невоенной жизни, а ведь и в обычной жизни болезни, увечья и ранения встречаются довольно часто. И потому человек в своем сознании отодвигает на задний план возможность быть раненым или искалеченным. Мол, все бывает в этой жизни, но с ним случиться не должно. И лишь немногие способны принимать страдание и лечение осознанно, понимая, что просто так люди не попадают ни в больницы, ни в госпитали. Но осознанно принимать страдание не означает желать его.
Режим и монотонные, мрачные, кроваво-трагические картины лазарета действовали угнетающе. Тяжелый запах человеческого пота, мочи, крови, гниющих ран все же преобладал, несмотря на частые проветривания помещений, запахи йода, эфира, спирта и лекарств. Перед глазами Космина постоянно проплывала череда молодых людей — солдат и офицеров, потерявших кто руку, кто ногу, кто глаз, а порой и того хуже — оба члена своего тела. Повязки и бинты, присохшие кровью, несвежее белье, простыни, наволочки — от всего этого воротило. Постоянная ругань и мат санитаров, рядовых также выводили из себя.