Миссия России. Первая мировая война

Разные слухи ползли по городу. Прошло не два дня, а неделя-другая, и действительно, ранним утром 3 апреля (по юлианскому календарю) в городе раздались винтовочные выстрелы, а откуда-то с окраины донесло бой пулемета. Затем раз, другой, третий ударили орудия, дрогнули стекла в оконных рамах, и в центре города послышались разрывы. Космин проснулся на своем скромном ложе в маленькой комнатке, услышав сполох начинавшегося боя. Быстро встал, умылся, одел офицерскую гимнастерку, галифе, офицерские сапоги. Залез в свой вещмешок, нашел и развернул сверток с погонами, проверил спрятанные документы. Бой в городе разгорался, крики людей, выстрелы винтовок слышались все громче и отчетливее. Проснулись и испуганно забегали в исподних рубахах женщины — молодая хозяйка и беженка-киевлянка. Вот вновь уже ближе ударили орудия. Где-то недалеко раздались разрывы гранат. Космин накинул какой-то хозяйский кожух и вышел во двор. Прохладный утренний воздух с легким восточным ветерком освежил лицо. Затем потянуло с юга, и ветерок принес знакомый запах порохового дыма. Солнце встало и заиграло в оконных стеклах. Кирилл подошел к невысокой каменной ограде и во все глаза смотрел вдоль улицы на северо-запад. Вышел седоусый сосед-квартирант, поздоровался, молча закурил и так же, как Кирилл, стал сосредоточенно смотреть вдоль улицы. С той стороны вся явственнее слышались звуки боя. Вскоре неизвестно откуда появился возбужденный Гордей Гордеевич. Глаза купца блестели, и от него попахивало самогоном.

— Ура, господа! Наши взяли Мелитополь! Несколько тысяч офицеров… Сам полковник Дроздовский во главе! Советы под зад сапогом! Побежали большевички…Теперь всю эту рвань к стенке! — радостно повизгивал и потирал руки купец. — Бог мой, Кирилл Леонидович, форма-то вам к лицу! Догадывался я, что вы — офицер. Своих-то чего ж бояться?! — с улыбкой приговаривал Гордей, покачивая головой.

Около одиннадцати часов утра несколько тысяч горожан и беженцев собрались близ базарной площади города и православного собора, освященного в память святого благоверного князя Александра Невского. Нарядный, красивый храм, построенный в русско-византийском стиле, сиял внутри сотнями свечей, а из распахнутых врат неслось торжественное песнопение. Колокола на высокой колокольне вызванивали торжественным малиновым звоном, как на Пасху. Слаженно играл маленький военный оркестр. Особенно выделялись флейта, кларнет и барабан. И под звуки военной музыки, чеканя шаг по брусчатке центральной Александро-Невской улицы Мелитополя, шли офицерские роты. Шли по четыре человека в шеренге, с примкнутыми штыками, винтовки на плече. На фуражках и папахах офицерские кокарды, на шинелях — погоны…

Кирилл стоял в первом ряду радостной толпы горожан и беженцев в такой же офицерской фуражке, с погонами на гимнастерке, держа в руках полушубок, и с восторгом и болью смотрел и не верил своим глазам. Перед ним стройными рядами шла та самая русская армия, казалось, разгромленная немцами и австрийцами, по слухам, упраздненная большевиками. Опытному глазу было видно, что шинели и сапоги потрепаны, а то и перепачканы в грязи, На лицах бойцов порой видна усталость, но глаза многих горели внутренним боевым огнем и задором. Этот огонь не раз приходилось замечать Космину в глазах людей перед боем или в победном наступлении, когда враг бежал, оставляя позиции и бросая оружие. Внутренним чувством великоросса Кирилл угадывал, что этот огонь зажегся в сердцах русских очень давно, вероятно, еще шестьсот, а то и семьсот лет назад, в те заветные времена, когда зарождалась Россия. Этот огонь разгорался и превращался в пламя в самые лихие годины и времена… И Кирилл быстро зажигался этим еле заметным, но очень ощутимым огнем, разгоравшимся в душах людей, и становился частью чего-то общего, великого… И в этот раз, когда по Мелитополю, чеканя шаг разбитыми сапогами, шла, казалось, погибшая, но вдруг воскресшая русская армия, и Кирилл вновь в который раз вспыхнул этим пламенем… Оркестр, окончив марш, на какое-то время замолк.

Неожиданно молодой заливистый голос залихватски заводит:

— Солдатушки, бравы ребяту-ушки! А кто ва-а-ши же-о-оны?!

И сотнями мощных мужских глоток гремит запевале в ответ:

— На-а-ши же-о-оны — ружья заряже-о-ны! Вот кто на-а-аши-и же-о-оны!

Молнией ударяют Кирилла эти слова. Он вдруг совсем по-иному понимает их первозданный, воинский смысл…

А тот же молодой заливистый голос еще громче вопрошает:

— Солдатушки, бравы ребяту-ушки! А кто ва-а-ши се-о-о-стры?

— На-а-ши се-о-стры — это штыки о-остры! Вот кто на-а-аши се-о-остры! — пронзают как штыком слова припева сердце Кириллу.

И Космин понимает, что он гибнет в могучей волне залихватской песни, в волне новой и страшной, внутренней русской войны, которая началась в Москве и так не похожа на ту, что шла на австро-германском фронте. Он погибает как муж Сони, он нескоро увидит жену, да и увидит ли… Он вновь становится солдатом и офицером…