Миссия России. В поисках русской идеи

Царь обладал огромной работоспособностью (трудился по 18 часов в сутки!), поразительным личным мужеством – в 1831 году он сам усмирил холерные бунты в Петербурге и в военных поселениях Новгородской губернии, убедив бунтующих покориться властям. А еще – горячей верой. То, как молился государь в соборе Зимнего дворца, вспоминал Пушкин:

«…что всего более поразило меня… за обедней в дворцовой церкви? Это что государь молился за этой официальной обедней, как и она (императрица), и всякий раз, что я видел его за обедней, он молился; он тогда забывает все, что его окружает… Я много раз наблюдал за царской семьей, присутствуя на царской службе; мне казалось, что только они и молились».

Об этом же можно прочесть и в воспоминаниях других современников: «Он говаривал, что, когда он у обедни, то он решительно стоит перед Богом и ни о чем земном не думает», «А когда он приобщался Святых Таин, Боже мой, что это была за минута! Без слез нельзя было видеть глубокое чувство, которое проникало его в это время».

Больше ста лет в русских монархах никого похожего не видели. Либералы прозвали его Николаем Палкиным и очень любят миф о том, что он настолько закрепостил Россию, превратив ее в диктаторское «полицейское государство», что именно это, дескать, не дало нашей стране одолеть противника в Крымской войне. Логика шатается со всех сторон. Во-первых, до конца Крымской, или Восточной, войны (а она была мировая на самом деле – против России сообща выступили все сильнейшие армии мира) царь не дожил, а в других своих войнах, с Персией и турками, одерживал большие победы. Во-вторых, беспримерный героизм русской армии в битвах этой войны снискал ей вечную славу. В-третьих, ни у одной из сторон в итоге не было выдающихся дивидендов от войны, и Россию никак не назвать проигравшей стороной в ней. Цели ничьей кампании не были достигнуты, а Россия все же отстояла себя в невероятном натиске со всех сторон, одновременно на нескольких фронтах. Но об этой войне и ее христианских мотивах мы подробнее расскажем чуть позже.

Самое главное, что разбивает миф о закосневшем в консерватизме царе и «полицейском» государстве, – это расцвет культуры в его пору. И вообще повсеместный рывок России – в искусстве, в промышленности, в науке, инженерном деле. Строятся железные дороги, крепости, храмы; открываются по всей империи университеты, училища, школы, театры; множатся печатные издания. Россия спасает австрийскую монархию, присоединяет Дунайские княжества, устанавливает протекторат над Босфором и Дарданеллами.

Да, государственный бюрократический аппарат разросся при Николае I до неслыханных размеров. Он сам признавал: «Россией правят столоначальники». Но за это следует сказать спасибо декабристам, дворянской элите, изменившей царю – на них он больше не опирался. Пришлось создавать тайную полицию, усиливать спецслужбы, ставить новых чиновников.

При этом именно Николай подготовил Великие реформы XIX века – он сам ненавидел крепостное право! Под его руководством разрабатывались девять редакций освободительного закона. Доля крепостных в крестьянстве сократилась при нем на треть. Россия снова стала абсолютно суверенной, а власть – сильной, авторитетной, свободной от заговорщиков и влияния извне.

Пушкин точно уловил, что Николай готовит «контрреволюцию революции Петра». После полуторавекового пленения Западом, на почве, уже подготовленной недолгим, но народным по своему духу царствованием его отца, Павла I, и твердым, укрепившим Россию царствованием его брата Александра I, страна, кажется, вконец отрезвляется. Его называют «истинно русским царем». Даже при императорском дворе, где раньше так устойчиво звучала французская речь, теперь говорят по-русски. «Даже с женщинами!» – восхищенно пишет в дневнике графиня Блудова, что, по ее мнению, было «дотоле неслыханным делом».

Впервые в моду входят: для мужчин – любимый Николаем казацкий мундир, а для женщин – народное платье. Подобное поведение императора, а затем и всего двора, со временем совершили переворот во всем дворянском семейном быту и воспитании. Это дало импульс и тягу к корням, к родной, забытой уже русской культуре. Через сближение с ней, будто новое ее узнавание, дворяне стали сближаться и с остальным народом, на тот момент бесконечно далеким и непонятным для своих хозяев и элит.